Кемаль приехал на Родос совсем больной.
Последние месяцы на Митиленах тяжелое воспаление легких, осложненное длительным бронхитом, подорвало его силы. Смена обстановки, мягкий климат Родоса с его теплой зимой и умеренно-жарким летом, отсутствие сырых туманов благодетельно подействовали на его легкие. Он начал поправляться, посвежел, повеселел; прекратился мучительный кашель, от бронхита не осталось и следа; улучшился аппетит. Окружающие и семья радовались.
Административных дел на Родосе, с его незначительным населением, было гораздо меньше, чем на Митиленах. У Кемаля оставалось много свободного времени, которое он посвящал семье, прогулкам по живописным окрестностям, а главным образом продолжению литературных работ.
Писать на политические или даже на литературно-критические темы в том духе, как он делал это некогда в «Ибрет», нечего было и думать: печать была окончательно задавлена придирчивой абдул-хамидовской цензурой. Газетам предлагалось давать преимущественно сведения о драгоценном здравии султана, о торжественных церемониях селямликов да о военных парадах. Несколько лет спустя цензура дошла до того, что запретила периодическим изданиям писать «продолжение следует», дабы «не смущать любопытством умы читателей». Известный турецкий литератор Ахмед-Расим в своих воспоминаниях рассказывает, как однажды полицейский увел его из редакции и притащил в дворцовую канцелярию. Секретарь султана в диком гневе тыкал ему в глаза газетный лист, где был напечатан крамольный стих: «И разве весна не придет?» – и осыпал его самыми ужасными ругательствами. Каждый раз, как молодой журналист хотел объясниться, сановник приходил в исступление и то выгонял его за дверь, то кричал ему: «Молчи, глаза вырву». Наконец, Ахмет-Расим сообразил и, вынув из кармана печатку со своим выгравированным на ней именем, молча протянул беснующемуся секретарю. От неожиданности тот приостановил на мгновение поток ругательств и прочел фамилию на печатке. Только тогда он понял, что к нему по ошибке привели другого, не имеющего никакого касательства к преступной фразе, и что он совершенно зря два часа орал на человека, который даже не понимал, чего от него хотят.
Султан, который долго не соглашался провести водопровод в свой дворец, так как кто-то из придворных внушил ему, что по трубам к нему могут проникнуть террористы с бомбами, относился со страшной подозрительностью к каждой печатной строчке.
Намык Кемалю оставалось лишь работать над тем трудом, мысль о котором он лелеял всю жизнь: над историей Турции.
Несмотря на то, что при османском дворе с незапамятных времен существовали официальные придворные историографы, полной истории Оттоманской империи в то время не существовало.
То, что задумал Кемаль, не может назваться научной историей Турции.
Идеолог либеральной буржуазии, он не мог подойти к своей работе с серьезным социологическим методом. В истории Турции он видел лишь смену великих и ничтожных султанов. Первые созидали камень за камнем величественное здание империи; если они совершали злые поступки, их можно было простить за ту славу, которую они дали стране; вторые – были деспотами, преследовавшими лишь свои эгоистические цели, угнетавшими народ, ведшими империю к гибели и разрушению. Это была наивно написанная, хотя и блестящая с литературной точки зрения, портретная галлерея турецких правителей, далекая от того, что принято понимать под словом история; но в глазах Кемаля это был важнейший труд, который должен был всегда напоминать соотечественникам о былой славе и, путем сравнения, показать обществу все ничтожество последних отпрысков Османа и всю пагубность их правления и политики.
Работа над этим произведением всецело заняла его мысли. Он окружил себя книгами, выписывал их из Стамбула, просил друзей об их присылке. Его библиотека доходила теперь до 1 300 французских и 400 арабских, иранских и турецких томов. Часто он тратил на покупку книг последние деньги, делая долги. Позже, на острове Хиосе, он узнал однажды, что в одной из греческих церквей находится старинная книга.
Попы были готовы дать ему для прочтения эту книгу, но требовали залог в 100 золотых. В это время у Кемаля не было таких денег, но искушение было слишком велико. Он с трудом достал в долг нужную сумму и, счастливый, ушел с драгоценным фолиантом.
Писать «историю» он начал давно, еще в Стамбуле, вскоре после возвращения из Магозы. Сидя в тюрьме, он писал отцу: «Когда будете посылать мне обед, заверните в салфетку и положите между тарелок черновик моей „Истории“. Я буду здесь над ней работать». Но только теперь он мог всецело отдаться этому труду. Он работал над ней днями и ночами, но по мере того, как работа подвигалась вперед, расширялись и его замыслы. Ему казалось, что его военная история Османов будет неполной, если он не предпошлет ей историю ислама до создания Оттоманской империи и даже историю Рима. Росла груда листов, покрытых красивыми арабскими строчками, написанными красными чернилами, которые так любил Кемаль. Ряд глав уже был готов к печати. Но в это время произошло событие, положившее конец его мирной жизни на Родосе.
Читать дальше