Лидия Чуковская - Прочерк

О, как сегодня глубока,
Моя река, моя тоска!

Я пустынной Москвою
Прохожу одиноко.
Вспоминаю и жду.
Мы любили с тобою
Чаши, полные света,
Что в Охотном ряду.

Нас игрушечный поезд
Увозил в подземелье,
Где веселая тьма.
Ах, игрушечный поезд!
Обещал ты веселье.
Оказалось — тюрьма.

На таком пути, пути высоком,
Зорком, щедром — счастью не бывать…
И ему, не будучи пророком,
Можно было гибель предсказать.
Но, казалось, он вот-вот увидит
То, что увидать он послан был.
На простор с добычей славной выйдет
И у ног положит и расскажет…

Нет, под мертвой пулей мертвый ляжет,
Чтоб не видел и не говорил.

М.
Быть может, эта береза
Из милого выросла тела.
Так нежно она лепетала
Над бедной моей головой.
Быть может, босая девчонка
Твоими глазами глядела,
Когда, надышавшись морем,
Я возвращалась домой.
По эту сторону смерти,
Рукою держась за сердце,
По эту сторону смерти
Я вести торжественной жду.
Я слышу памяти шорох,
Я слышу цоканье белок.
Такая бывает ясность
Сознания — только в бреду.

Л. А.
Неправда, не застлан слезами!
В слезах обостряется взгляд.
И зорче мы видим глазами,
Когда на них слезы горят.
Не стану ни слушать, ни спорить.
Живи в темноте — но не смей
Бессмысленным словом позорить
Заплаканной правды моей.
А впрочем, она не заметит,
Поешь ли ты иль не поешь.
Спокойным забвением встретит
Твою громогласную ложь.

Нам слово гибель, узкое и злое,
Привычней слов: письмо, береза, дом.
Оно свое, оно как хлеб родное —
Ведь запросто мы с гибелью живем.
Надеешься еще? Оставь, не лги.
Возлюбленный погиб, Париж погиб.

И теми глазами,
Которые видели море, Сенат и тебя, —
Устало слежу за горами, песками, орлами,
За розовыми, пышно взбитыми облаками.

Чужбина.

Ну что ж, поживем, ничего не любя.

…А те, кого я так любила,
Кем молодость моя цвела, —
Всех деловитая могила
По очереди прибрала.
Я к ним хочу, к моим убитым.
Их голоса во мне звучат.
На пустырях тайком зарытым
Рукой бесстрастной палача.
И к ним, в боях под Ленинградом
Наш грех искавшим искупить.
Я к ним хочу. Я с ними рядом
Достойна голову сложить.

М.
1
И снова карточка твоя
Колдует на столе.
Как долго дружен ты со мной,
Ты, отданный земле.

Уж сколько раз звала я смерть
В холодное жилье.
Но мне мешает умереть
Бессмертие твое.
2
Ты нищих шлешь, но и они немеют.
Молчат под окнами, молчанием казня.
И о тебе мне рассказать не смеют,
И молча хлеба просят у меня.
3
Но пока я туда не войду,
Я покоя нигде не найду.

А когда я войду туда —
Вся из камня войду, изо льда, —

Твой фонарик, тот, заводной,
Ключик твой от двери входной,

Тень от тени твоей, луч луча —
Под кровавой пятой сургуча.

«И твердые ласточки круглых бровей…»
Не надо. Не надо. Не надо.
«Сказать, что они отлежались в своей…»
Какая от слез прохлада!
Какая отрада — сквозь лютый зной
Схватиться за слово поэта,
Чтоб строки на север вели за собой
К могиле, затерянной где-то.

Они тогда еще живыми были,
Те мальчики, те сверстники мои.
Их навсегда еще не разбудили.
По улицам немым не провели.
И мы тогда еще живыми были.
Не вдовами, не совами в ночи.
Тогда еще нас не приворожили
Бессонных окон желтые лучи.
Мы, кажется, тогда живыми были…
Но что же ты? о чем ты? замолчи.
Пиши о детстве, если ты не хочешь
Свихнуть с ума. Не то смотри — вот-вот
Подпрыгнешь ты, заблеешь, захохочешь,
Заплачешь в голос и махнешь в пролет.
Лицом в слезах о каменные плиты,
Как, помнишь, Гаршин — бедный, дорогой, —
Не камнями, но казнями убитый, —
Лицом в слезах о камни мостовой.
Пиши о детстве. «Ковш душевной глуби»
Прижми к губам и медленно тяни
Сквозь немотой обугленные губы
Студеные, все в невских льдинках, дни.
…………………….
Паркеты скрипят под ногою.
В Италию я не вошла.
Не веришь за окнами зною,
Такая в Испании мгла.
В коричневой тьме инквизиций
Угрюмый покоится зал.
Мадонны одной бледнолицей
Меня удержали глаза.