Лариса Гармаш - Лу Саломе

В Люцерне, всего несколько дней спустя после первой встречи с Лу, Ницше показывал ей тот дом в Трибшене, где он познакомился с Вагнером, рассказывал о незабвенных днях веселого настроения Рихарда и припадках его величественного гнева. Подойдя к озеру и показывая Лу тополя, своими верхушками закрывавшие фасад дома, Ницше стал говорить вполголоса, стараясь скрыть от нее свое лицо, потом внезапно замолчал, и Лу, не спускавшая с него глаз, заметила, что он плакал.

Меньше месяца спустя Ницше набрался храбрости сделать Лу предложение, на этот раз лично, а не через посредничество Пауля Рэ. Лу повторила свой отказ и свое предложение дружбы. Ницше принял предложение Лу и установленные ею границы их отношений. Со своей стороны он выдвинул единственное условие: "Прочтите эту книгу, — сказал он, протягивая ей свою работу "Шопенгауэр как воспитатель", — и тогда вы будете меня слушать". Могла ли Лу с ее всезатмевающей жадностью к познанию не попытаться выслушать человека, утверждавшего: "Я вобрал в себя всю историю Европы — за мной ответный удар".

Во время поездки в Байрейт (на ежегодный Вагнеровский фестиваль) Лу обретет непримиримого врага на всю жизнь — сестру Ницше Элизабет. Сам Ницше наотрез отказался приехать на премьеру, препоручив Лу быть там его глазами и ушами (хотя в отношении последних, как честно призналась Лу, не обошлось без пресловутого медведя). "Что касается Байрейта, — пишет Ницше Лу 20 июля, — я доволен, что не должен быть там; но все же, если бы я мог, как призрак, оказаться рядом с Вами, то и се нашептывая на Ваше ушко, может быть, и музыка к "Парсифалю" оказалась бы для меня сносной (вне этого она для меня несносна)". Элизабет встречала Лу в Лейпциге, откуда они должны были вместе отправиться в Байрейт. Лу, с присущей ее характеру некоторой наивностью, поначалу верила притворной доброжелательности Элизабет и, не сознавая ее интриг, писала Ницше: "Ваша сестра, которая в настоящий момент является почти что и моей сестрой, расскажет Вам обо всем, что здесь происходит".

Та действительно рассказала, но далеко не в тех тонах, которые ожидала Лу. Элизабет привела в ярость снятая в Люцерне фотография, изображавшая всю троицу на фоне Альп: Ницше и Рэ стоят, запряженные в двуколку, в которой сидит Лу, помахивая кнутиком. Хотя, как пишет Саломе в "Опыте дружбы", и идея композиции, и даже выбор фотографа принадлежали Ницше, Элизабет расценила это как безусловную инициативу Лу, призванную продемонстрировать ее верховную власть над двумя философами. (Любопытную инверсию претерпит идея этой фотографии в дальнейшем творчестве Ницше: не пройдет и года после мучительного разрыва с Лу, как Ницше напишет свое знаменитое: "Ты идешь к женщине? Не забудь плетку!")

Не меньшую озлобленность, чем фотография, у Элизабет вызвали ухаживания за Лу известного художника Павла Жуковского, сына знаменитого русского поэта, за которым ходила слава дамского угодника и который на глазах у всех предлагал Лу всевозможные дизайнерские решения относительно ее нарядов, премьерных и будничных, и даже смоделировал прямо по ее фигуре платье.

Словом, Элизабет быстро квалифицировала Лу как вампира и хищницу, которую следует раздавить любой ценой. Понятно, что за подобной характеристикой стояла в первую очередь ревность к этой странной русской девушке, обладавшей таким таинственным обаянием. Впрочем, эта ее русскость, как и еврейство Рэ, вызывали в Элизабет лишь непримиримую агрессию. Элизабет была старше Лу на пятнадцать лет, однако до сих пор продолжала ходить в старых девах и отличалась типично бюргерскими взглядами пасторской дочери из провинциального городка. В 1885 году Элизабет, к ужасу Ницше, вышла замуж за немецкого национал-активиста Ферстера и уехала за ним в Парагвай строить там "новую Германию". Унаследовав после смерти брата его рукописи, она умудрилась организовать в ноябре 1935 года посещение ницшевского архива в Веймаре Гитлером и подарила ему на память о визите ницшевскую трость. Фюрер пожелал увековечить момент, сфотографировавшись с этим трофеем на фоне бюста философа. Изданная Элизабет под названием "Воля к власти" компиляция незавершенных ницшевских рукописей полностью развенчана историками. В тридцатые годы она попыталась свести счеты с Лу, натравливая на нее нацистов, обвиняя в извращении идей Ницше. Излишне говорить, насколько все это "ферстер-ницшеанство" не имеет никакого отношения к самому автору "Заратустры".