Лариса Гармаш - Лу Саломе

Наконец Мальвида сдается: "Ничем более не могу дополнить Ваш план, совершенство которого вполне признаю, а привлекательность понимаю. Вы выбираете свою судьбу, и надо ее наполнить, чтобы она Вам что-нибудь принесла".

Что же принесла всем троим попытка осуществить свою мечту, одновременно такую невозможную и такую богатую всеми возможностями? Ставки были высоки: на кону стояли самые значимые для каждого из них вещи — Дружба и Истина. После того как надежды на любовь и матримониальные планы по воле Лу были выброшены за борт их трехмачтового судна, над ним был поднят новый священный флаг — знамя Идеальной Дружбы. Они должны были доказать самим себе, друг другу и миру, что таковая существует. Впрочем, в XX веке Николай Бердяев проницательно заметит, что в основе любой подлинной дружбы лежит мощное эротическое напряжение.

Лу, которая никогда сознательно не использовала в своем поведении ни женских козырей, ни какого-либо дамского оружия, любила повторять за Титом Ливием: "Дружеские связи должны быть бессмертными, не дружеские — смертными". . Ницше в письме к Мальвиде со своей стороны подтверждал: "В настоящее время эта девушка связана со мной крепкой дружбой (такой крепкой, какую можно создать на этой земле); долгое время у меня не было лучшего завоевания…" Не менее экспрессивно он высказался и в письме к Петеру Гасту: "Дорогой друг, для нас, безусловно, будет честью, если Вы не назовете наши отношения романом. Мы с нею — пара друзей, и эту девушку, равно как и это доверие я считаю вещами святыми".

Ницше утверждал, что у "всякого имеется свой духовный гранит фатума". Парадоксально, но именно мистерия дружбы роковым образом постоянно проигрывалась в судьбе Ницше. Как некий загадочный и настойчивый лейтмотив скользит она над волной всех его жизненных перипетий.

Похоже, он сам догадывался о неком тайном предначертании: дружба будет для него полем самых невероятных завоеваний и самых непереносимых утрат. Однажды, когда Ницше высказал свое отвращение к романам с их однообразной любовной интригой, кто-то спросил, какое же другое чувство могло бы захватить его. "Дружба, — живо ответил Ницше. — Она разрешает тот же кризис, что и любовь, но только в гораздо более чистой атмосфере. Сначала взаимное влечение, основанное на общих убеждениях; за ним следуют взаимное восхищение и прославление; потом, с одной стороны, возникает недоверие, а с другой — сомнение в превосходстве своего друга и его идей; можно быть уверенным, что разрыв неизбежен и что он принесет немало страданий. Все человеческие страдания присущи дружбе, в ней есть даже такие, которым нет названия".

Все это он пережил с Рихардом Вагнером. Их дружба носила какой-то сверхчеловеческий характер: большинство людей просто не подозревают, что с дружбой можно связывать столько упований, потому они застрахованы от бездн отчаяния, связанного с их крахом. "Такое прощание, когда люди расстаются потому, что по-разному думают и чувствуют, невольно нас опять как бы сближает, и мы изо всей силы ударяемся о ту стену, которую воздвигла между нами природа".

Когда три года спустя после разрыва с Вагнером мистерия дружбы вновь разыграется с Лу, Ницше поймет, что терять друзей из-за чрезмерного сходства душ не менее тяжело, чем из-за их разности. Уже в августе 1882 го-да Лу напишет Рэ: "Разговаривать с Ницше, как ты знаешь, очень интересно. Есть особая прелесть в том, что ты встречаешь сходные идеи, чувства и мысли. Мы понимаем друг друга полностью. Однажды он сказал мне с изумлением: "Я думаю, единственная разница между нами — в возрасте. Мы живем одинаково и думаем одинаково". Только потому, что мы такие одинаковые, он так бурно реагирует на различия между нами — или на то, что кажется ему различиями. Вот почему он выглядит таким расстроенным. Если два человека такие разные, как ты и я, — они довольны уже тем, что нашли точку соприкосновения. Но когда они такие одинаковые, как Ницше и я, они страдают от своих различий".

Ницше хотелось верить в то, что на сей раз все пойдет по иному сценарию: "Вокруг меня сейчас утренняя заря, но не в печатной форме! Я никогда не верил, что найду друга моего последнего счастья и страдания. Теперь это стало возможным — как золотистая возможность на горизонте всей моей будущей жизни. Я растроган, думая о смелой и богатой предчувствиями душе моей возлюбленной Лу".