Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II

— Сейчас война, дружище… Ты это знаешь не хуже меня… Ты сам стал бы сейчас отдыхать?!

— Должно пройти какое-то время. Придется, видимо, поработать, пока затянутся раны, в тыловой части. У тебя огромный боевой опыт. Его нужно передавать…

— Ты не хитри… Мне все ясно. Но должен тебя огорчить — в тыловую часть я не поеду…

— Ладно, Иван, решим на месте. А сейчас — на аэродром. В госпитале — я заходил — документы твои уже оформлены…

Маленький Ут-2 шел на Чистополь.

— Смотри, какая красотища внизу! — кричит Нихамин. — Особенно отроги гор. То белые, то голубые, то зеленые.

Любимов менее всего был склонен сейчас к лирике. Неожиданно пришедшая в голову мысль не давала ему покоя.

Вдали показался Сталинград.

— А была, не была, спрошу! — решился Любимов. — Он не должен, не смеет отказать. Он же летчик. Должен понять.

Сталинград остался позади.

Любимов вытащил записную книжку, вырвал листок, написал: «Дай до Чистополя управление. Очень прошу». Подумал… И передал записку Нихамину.

Тот прочел, испуганно оглянулся.

«Дай!» — молили глаза Любимова.

Нихамин не выдержал, махнул рукой: «Бери!»

Так… Левая рука привычно лежит на секторе газа. Правая — на ручке управления самолетом. Ноги — на педалях. Мягкий нажим на ручку в левую сторону, одновременно — вперед левую ножную педаль. Левую. Там, где протез. Самолет накреняется, далекие предметы на горизонте медленно уходят вправо. Теперь обратно, в нейтральное положение. Одновременно — ручку и ножную педаль. Все. Самолет послушно выходит из крена, из разворота. Идет в прямолинейном горизонтальном полете. Теперь все так же вправо. Далекие предметы уходят влево. Снова рули нейтрально…

Чувствуя необычайный прилив энергии, Любимов громко и счастливо смеется. Впервые за несколько месяцев! Есть еще порох в пороховницах!

Полчаса, час, полтора часа… Отлично. Все идет как надо. Значит, он не погиб для авиации. Значит, он может летать. И будет летать!

Но что это? Как ножом, полоснуло по левой ноге.

Это с непривычки… Превозмочь боль! Не дать ей овладеть собой!

Он чувствовал, как спина покрылась холодной, липкой испариной.

Вот уже и аэродром. Нужно сделать круг, зайти на посадку. А боль нарастает, становится невыносимой. Кажется, он теряет сознание.

Последнее усилие! Нихамин не оборачивается. Значит, он ничего не чувствует. Значит, все идет как надо…

В Чистополе рана на ноге открылась. Около пяти месяцев пришлось ходить на костылях.

«Неужели это конец? — спрашивал сам себя Любимов. — Неужели я больше никогда не поднимусь в небо?! — Он не мог забыть того ощущения, когда летел с Нихаминым. — Нет! Рана затянется, уйду на фронт. Только допустят ли к самолету? Тем более к истребителю!»

А сводки с фронта становились все тревожнее: шли бои на перевалах Кавказских гор. Гитлеровцы рвались к побережью.

Наконец Любимов в своем полку, среди боевых друзей-однополчан.

Павлов обнял Любимова.

— Как добрался, дружище?

— Долго ехал до Тбилиси. С попутными эшелонами.

— А у нас здесь жарко.

Любимов незаметно наблюдал за Павловым. Нет. Не изменился. Та же хитринка в глазах, лысоватый зачес, крепкий, как могут быть крепкими только завзятые охотники и рыболовы.

Только, кажется, постарел немного или чудовищно устал.

— А у нас здесь жарко, — машинально повторил Павлов.

— Не заметил. Когда был в Сухуми, даже подумал: а может быть, войны вообще нет? Те же пальмы, те же санатории.

— Санатории, говоришь… скоро ты сам увидишь, какой это санаторий. Гитлеровцы обнаглели. Недавно их подлодка в надводном положении обстреляла поезд Адлер — Сочи. А в Сухуми ты ничего не заметил? Сухуми уже бомбили. В других местах еще жарче. Черноморский флот теперь базируется в Поти. Немецкие бомбардировщики пытаются прорваться туда чуть ли не каждый день. По всему побережью воздушные бои… Вот тебе и санаторий!

— В Севастополе жарче было, товарищ командир полка. Как-нибудь и здесь выдюжим.

Павлов улыбнулся.

— Ладно. Ну а что ты собираешься делать? Давай откровенно. Я знаю: ты надеешься снова стать истребителем. Это невозможно. Лучше сразу сказать тяжелую правду, крутить не люблю.

— Да, правду лучше всего говорить сразу… Но была ведь еще и другая правда.

— Какая?

— Вспомните Севастополь, госпиталь.

— Ну и что?

— Вы мне сказали тогда: залечишь раны — пойдешь в небо. Сейчас я здоров.

— Ну, это ты расскажи кому-нибудь другому. Он, видите ли, здоров!.. После таких ран…