Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Вы знаете, каких усилий стоило мне и редакции отстоять даже эти слова? Быть может, в дальнейшем будет легче, – но тогда… Вы попрекаете меня тем, что я пишу, как "отходила" моя бабушка, а Вы видели, как умирали русские коммунисты в 1937 году, а я не только видела, я сама в это время, о котором "бормочу", в не лучших условиях умирала, потеряла ребенка – и навеки потеряла возможность быть матерью. Действительно, – Вы правильно говорите, зачем мне рассказывать Вам. Мне незачем ничего рассказывать, – я все испытала, – вместе с народом и Партией… И не надо отсылать меня к письму Хрущева (видимо, к докладу на XX съезде). Доклад этот я отлично знаю. Повторяю, – по собственной жизни и душе, я знаю больше этого доклада. И это что я ношу в себе, – судьбы моих товарищей, понятных мне до самого дна, – жжет меня не меньше, а больше Вас таких же, как и множество моих товарищей писателей.

Мы хотим это высказать и рассказать, и делаем для этого все, что можем. Делаю для этого и я, что могу, в частности, значительная часть "Дневных звёзд" будет посвящена этому. Только я не буду писать о "погибших душах" – я пишу о победивших душах, – имея в виду и тех, кого уж не вернуть. Простите – в страшнейшие дни не чувствовала себя собакой, воюющей перед "песьим богом" и молящей его о солнце, – и даже не завидовала ей. А теперь – тем более. Думаю, что XXII съезд партии во многом облегчит нам задачу – рассказать об одном из самих трагических периодов нашей жизни. И Вашему доброму совету – "забыть о Главной книге" – я не последую. Я и не такое в то время слышала, и ничего, выстояла. Кстати, что Вы так непоследовательны? То – "забудьте писать" – то – "я не требую мученичества за правду". А я, например, требую. И от других, и от себя.

Жертвы террора, видевшие дневные звезды из "колымского колодца", требовали от Ольги ответа за всё, что произошло со страной, – потому что она сама и в стихах, и в прозе писала, что говорит от лица поколения. Поколения, которое принимало советскую власть и в то же время жестоко страдало от нее. Но раз она страдала вместе со всеми, означало ли это, что жертвы репрессий не могли предъявлять ей, – тоже жертве, – подобные упреки?

Эти вопросы усиливали ее внутренний надлом, который, несмотря на атмосферу оттепели, становился все глубже. Вопросы к себе и другим множились, но оставались без ответа. Казалось бы, реабилитация репрессированных должна была повлечь за собой поиск и наказание виновных, тех, кто пытал, доносил, тем более что многие из них были хорошо известны и продолжали работать рядом. Но время шло, и надежды на воздаяние становились все более призрачны. А попытки восстановить справедливость не имели последствий.

15 апреля 1962 года Ольга написала заявление в парторганизацию издательства "Советский писатель" о том, что возглавляющий в данное время издательство Н. В. Лесючевский – доносчик, который способствовал гибели Корнилова: "Считаю своим долгом коммуниста и советского поэта довести до сведения всех коммунистов издательства "Сов. писатель", что на совести председателя прав. Сов. писателей, члена КПСС Н. В. Лесючевского лежит трагическая гибель комсомольского поэта Б. Корнилова, осужденного 20 февраля 1938 к расстрелу. 13 марта 1938 (37) Н. В. Лесючевским была дана рецензия на творчество Б.П., на основании которой строилось обвинительное заключение. Я была ознакомлена с этой рецензией в 1956 году. В письме на имя А. А. Суркова прокурор Лен. воен. округа полковник Горбанёв охарактеризовал эту рецензию как клеветническую и явно необоснованную. Я полностью согласна с этим мнением прокурора, высказанным на имя Суркова, в котором он требовал привлечения Лесючевского к ответственности…"

Заявление Ольги никакого действия не возымело. Правда, в декабре 1962 года состоялось партийное собрание в Союзе писателей, на котором член парткома Юрий Корольков требовал наказать соучастников сталинских преступлений, в том числе и Лесючевского. "Лесючевский отвечал ему бледный, судорожно-нервически напряженный, – вспоминали Орлова и Копелев. – Он говорил, что это были не доносы, а "критические экспертизы", которые у него потребовали уже после ареста обоих поэтов. "Вы посмотрите газеты тех лет, многие критики, в том числе и сидящие здесь, писали об этих и других литераторах куда хуже, куда резче, еще до того, какие были арестованы"" [147] Копелев Л., Орлова Р. Мы жили в Москве. С. 83. .

Лесючевский был по-своему прав: подобным образом соучаствовали в преступлениях многие. Это не снимало с него ответственности, и тем не менее каких-либо санкций не последовало.