Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Ольга, проклиная себя, признавалась:

"7 ноября 1952. Но все же мне поделом – за глухоту к его страданиям из-за моего пьянства… Не на что, не на что жаловаться, дорогая. Это – не Коля. Это обыкновенный, слабый и весьма эгоистичный мужчина, при всех его замечательных качествах. И ты его любишь, и затрепещешь, увидев его, и снова будешь реагировать на каждый бабий звонок…"

Она старалась его убедить, что как только он перестанет ее обманывать, она перестанет пить – он уверяет себя, что обманывает ее, потому что она пьет.

Это был замкнутый круг.

И она прибегает к последнему средству спасения: "Господи, если б я могла молиться, – записывает она в дневнике 29 мая 1953 года. – Я помолилась бы так: господи, – жизнь – дай мне силы прийти домой, к человеку, который любил меня когда-то, – с душой, открытой настежь, светлой и чистой. Он – единственный любимый мой. Если надо – я поклонюсь ему в ноги, не стыдясь и не унижаясь, потому что во многом виновата перед ним. Господи, я готова забыть, без усилий забыть все свои сомнения, и муки, и обиды, виденные от него, но сделай чудо, – сделай так, что и он забыл, и просто, без усилий, обрадовался мне, как радуются люди лесу, деревьям, небу, вырвавшись из города. Сделай это чудо, господи, – имя твое жизнь, судьба, кровь, – и я никогда не обижу тебя больше – унижением в себе твоего подобия. Только ты, господи, да я – знаем, почему я так позорно и бездонно падала. Наверное, так было зачем-то надо. Но дай мне теперь взлететь и все выстраданное воплотить и вернуть счастьем и светом – ему, единственному моему человеку, и многим людям. Сделай чудо, господи, жизнь, сделай чудо, помоги мне".

А он пишет ей 8 июня 1953 года в гостиницу "Москва": "…До встречи с тобой… я не знал, что такое любовь… Я не могу любить после тебя. Я тебе говорил об этом много раз… Я не понимаю, как ты не чувствуешь самое главное – что произошло у нас – твое отделение от дома. Ты отделилась. Твоя работа, твои хлопоты, твоя болезнь – все твое. Ты живешь в этой сфере. Я не обвиняю, родной мой… И устал обвинять и оправдываться…

Я плакал, когда читал твои письма из больницы. И что же делать? Ты знаешь, жить больше мне не хочется… Ты знаешь, как я верил тебе. И что получил?.. Кошмар твоего поведения душит меня… Меня потрясает твое упорство, твое необыкновенное желание сохранить это безобразие во что бы то ни стало. Я понимаю, болезнь, беда – но тебе нужно железное упрямство в стремлении побороть болезнь…"

Но узы, которые, казалось, связали их навечно, рвались: "Разве не ясно, что все изжито, что идет только заплевывание любви с его стороны, измена и предательство, – а с моей происходит жалкая, постыдная и унизительная гибель.

Мне надо уйти от него, мне во что бы то ни стало надо уйти. Мне надо было бы уйти первой, не дожидаясь, пока он бросит меня, объяснив всем, что это из-за моего "алкоголизма"", – записывает Ольга 5 января 1956 года.

В блокадном Ленинграде их объединяло общее дело – сейчас у них и интересы разные. Макогоненко стремится профессионально реализовать себя. В 1955 году он защищает докторскую диссертацию "Радищев и его время". Как отметил на защите Юлиан Оксман [131] Оксман Юлиан Григорьевич (1894–1970), советский литературовед, историк, пушкинист. , "у Г. П. Макогоненко есть имя, а не только фамилия, у Г.П. есть биография, а не только справка из отдела критики". Ольга пытается вникнуть в рассказы Макогоненко о его любимом восемнадцатом веке, о Фонвизине, Карамзине, Батюшкове, но по большому счету ей скучно: ее гораздо больше волнует современность.

В хрущевскую оттепель Макогоненко предложили возглавить сценарный отдел киностудии "Ленфильм", где проявился его талант не только как ученого, но и как руководителя. Он умел и договариваться с начальством, и отстаивать свое мнение в обкоме и горкоме. Так, ему удалось отстоять фильм Александра Иванова "Солдаты" – экранизацию повести Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда". На студии Макогоненко познакомился с Людмилой Максимовой, которая станет его женой. В 1959 году у них родилась дочь Даша.

В последней записке Ольге, помеченной 27 ноября 1959 года, он расставил все точки на i: "…С каждым годом – становится все хуже и хуже. Кончилось пиршество духа, счастья… больше, светлая жизнь – началась мутная, мелкая, унижающая каждого их нас, оскорбляющая все больше… Родилась дочка… Моя радость отцовства и печаль. Но я безумно люблю это крошечное, дорогое мне существо, наделяющее смыслом".

Нельзя было ранить Ольгу сильнее, чем сказать о ребенке, о радости отцовства.