Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

"А 2 мая ночью, после пьянки в Келломяках у Ю<���рия> Г<���ермана>, после воспоминаний, почему-то особенно жгучих, – о прелестном докладе т. Ж<���данова>, я чуть-чуть не дала дуба: что-то случилось с сердцем. Может быть, я перепугалась больше, чем следовало, но оно вдруг стало останавливаться, и я почувствовала, что стремительно лишаюсь тела, отрываюсь от земли, исчезаю…

Вызвали "скорую", она дала мне камфары. Вплоть до сегодняшнего была чудовищная, детская какая-то слабость. И как всегда, когда ощущаю сердце, – думала о моей Ирочке, вспоминала все, все – кожей, плотью, сердцем – и тосковала и ужасалась безмерно. Бедненькая, что она выносила… девочка моя, свет мой, вечная моя вина".

"29 января 1948. Сижу и думаю над моей жизнью – и все более странной, мучительно-странной кажется мне она. В сущности – она катастрофична: такое счастье, как две мои дочки, – и их страшная гибель. Коля – и страшная его гибель. Настоящая, народная, честнейшая, всей правдой и только правдой заработанная слава – и непрерывное ожидание кары за нее, удара сверху, это имеет основания и в общей судьбе искусства, и в том, что "наверху" не только, т. е., не санкционировали эту славу, но демонстративно не признают ее – замалчивая меня в течение ряда лет или глупо ругая, не награждая, не выдвигая – т. е. не соблюдая элементарных традиций. Это бы – плевое дело, если б за всем этим не стояла "угроза каторгой". И я, как щедринский тип, который неизвестно за что сосчитан "злодеем"… трепещу ежемгновенно и прежестоко – а почему, собственно?! За что этот вечный страх, отравляющий жизнь? Эти уши и глаза – всюду, всюду…"

Теперь и у нее мания преследования, что так недавно раздражала ее у Ахматовой.

А тем временем начинается разгром их с Макогоненко пьесы, которая еще недавно у всех вызывала восторг.

"2 февраля 1948. Вот системочка-то, а? На все это следовало бы насрать, если б за этим не "воспоследовало бы" снятие пьесы, а значит – денежный прорыв, и опять на тебе чуть ли не 58 статья!..

Ну как тут не спиться? Уже герой тем, что в петлю не лезешь!"

Симон Дрейден [121] Дрейден Симон Давидович (1905–1991), театровед, театральный критик, литературовед. , который недавно хвалил их пьесу и помогал ее продвижению, в январе 1948 года в газете "Ленинградская правда" опубликовал разгромную статью "О фальшивой пьесе и плохом спектакле" – о премьере Большого драматического театра, поставившего спектакль "Верные сердца" по пьесе Берггольц – Макогоненко "Они жили в Ленинграде":

"Авторы устами своих героев затрагивают большие вопросы, но решают их примитивно и поверхностно.

Для передового советского человека интересы его личности и общества неотделимы. Победы социализма в нашей стране утверждаются не только в острой борьбе с внешними врагами, но и неустанной борьбе с пережитками прошлого в сознании людей, с остатками буржуазной морали. В процессе этой борьбы вырисовывается новый тип конфликтов. Характеризуются они, в частности, тем, что внутри советского общества борьба с носителями отрицательных, идущих от старого черт является в то же время борьбою за этих людей, за их социалистическое воспитание".

"Боже мой, боже мой, помоги мне… – записывает Ольга 18 февраля 1948 года. – Наверное, все-таки меня хотят арестовать, и вся эта кампания с пьесой – только подготовка, т. е. предварительная компрометация".

Подавленное состояние Ольги усугубляется еще и тревогой за отца.

Высланный во время войны Федор Христофорович Берггольц сумел вернуться в Ленинград только в 1947 году. И прожил в нем совсем недолго, всего несколько месяцев, тяжело болел.

Когда он лежал в больнице, Ольга написала ему пронзительную записку. "Дорогой мой, хороший! Может быть, у меня нет никого на свете, кроме тебя. Я обязана тебе всем самым лучшим, что есть во мне: жадным жизнелюбием, чувством юмора, упрямством, целомудрием чувств, даже – здоровым цинизмом. Я так хочу, чтоб ты жил! Чтоб в годы заката были вокруг тебя розы, пуговицы, грибы, внуки, стихи. Пожалуйста, слушайся врачей и знай, что все мы хотим, чтоб ты поправился и кричал бы на нас на собственной даче. Твоя Лялька. А Юра и Андрюша целуют".

На обороте письма приписка рукой О. Берггольц: " Письмо, написанное и не отданное отцу".

Не отдала…

Он умер 7 ноября 1948 года – совпадение едва ли не символическое. Ольга в это время на Дворцовой площади: "…участвую в радиопередаче о демонстрации, "веду" Московский район и Невскую заставу, НКВД и МГБ дают мне "карт-бланш". Отец в эти часы умирает, прижимая наушники: "Ляльку послушаю… За Невской говорит…" Так я и не узнала, слышал ли он меня…"