Дороти Карузо - Энрико Карузо - легенда одного голоса

Как-то днем, когда я играла с Глорией, вошла медсестра, держа в руках термометр.

— Сколько? — спросила я.

— 39,5.

Я послала за врачами. Доктор Эрдман определил, что обра­зовался глубокий абсцесс в подреберной области, вызванный просачиванием содержимого из плевральной полости. Он ре­шил снова оперировать, но на этот раз без наркоза, потому что сердце у Энрико стало совсем слабым. Я ужаснулась.

— Это будет не очень тяжело?

— Не знаю. Сделаю все, что смогу, — ответил он.

Когда я рассказала об этом Энрико, он со слезами на глазах умолял не разрешать терзать его снова. Пока врачи готовили инструменты, я стояла перед ним на коленях, глядя на его из­мученное лицо. Две сестры держали его нош, а я голову. Док­тор Эрдман ввел кокаин, подождал, пока он подействует, затем взял скальпель... Энрико душераздирающе закричал.

Через несколько минут абсцесс был вскрыт, а рана протампонирована. Спустя сутки температура стала нормальной, и в течение двух дней он чувствовал себя хорошо. Но на следующей неделе образовался новый абсцесс. Снова последовала опера­ция, а через десять дней еще одна. Лишь любовь придавала мне мужества, и я присутствовала при каждой операции. Четвер­тый абсцесс оказалось трудно обнаружить, и мучения Энрико были нечеловеческими. Но даже в крике его голос звучал вели­колепно. Когда хирург решил отложить вмешательство на сле­дующий день и забинтовал рану, Энрико посмотрел на него из­мученными глазами.

— Спасибо. Простите.

Слезы текли по щекам врача, пожимавшего протянутую Энрико руку.

Ночью у Энрико скакала температура, и его состояние рез­ко ухудшилось. Около двух часов ночи, когда я находилась в студии, стараясь разобраться в показаниях термометра, вошел доктор Стелла и позвал меня:

— Скорее, миссис Карузо. Плохо с сердцем. Он может уме­реть. Не испугайте его.

Я села на стул около кровати и прислушалась. Он еле дышал. Ввели под кожу эфир и камфорное масло. Я смотрела на его не­подвижное тело, покрытое простыней, на его исхудавшее лицо и думала, что если я буду сидеть неподвижно, моя сила, молодость и здоровье вольются в него, что только я в состоянии спасти его...

Семь часов просидела я без движения. Я слышала, как сест­ра сказала:

— Пульс улучшился.

А потом слова доктора Стеллы:

— Думаю, он будет жить.

Доктор Марри дотронулся до моей руки.

— Все в порядке, миссис Карузо. Пойдите и отдохните. Уже девять часов.

Я дошла до двери и... упала в обморок. Когда я открыла гла­за, то увидела, что лежу на диване в детской, где Нэнни корми­ла Глорию. Малышка завтракала.

— Она уже съела яйцо, — сказала Нэнни.

Чудесная, обычная жизнь детской!

В это утро доктор сразу же обнаружил абсцесс, но, хотя гной удалось полностью удалить, состояние больного не улучши­лось и решили произвести переливание крови. Донором стал Эверетт Уилкинсон из города Меридэн (штат Коннектикут), который потом говорил:

— Я не согласился бы поменяться в тот день местом с самим королем Англии.

— Кто же я теперь такой? — спрашивал Энрико. — У меня те­перь не чисто итальянская кровь.

С того дня он начал поправляться и врачи сказали, что спус­тя несколько недель он сможет выехать в Италию, если будет серьезно следить за своим здоровьем. Мне кажется, что само разрешение на выезд в Италию способствовало улучшению его состояния. Мы планировали отдыхать в течение года: провести два месяца в Сорренто, где есть возможность принимать грязе- ные ванны, чтобы подлечить руку, а осенью ко времени сбора винограда отправиться в Синью. Первый день урожая всегда торжественно празднуется крестьянами. В этот день женщины надевали яркие косынки и грубые полотняные блузы, высти­ранные до молочной белизны, и черные юбки, спускавшиеся ниже колен, но оставлявшие голыми голени. Мужчины надева­ли большие соломенные шляпы, украшенные длинными лента­ми. Когда все бывало готово, выходили мы, желали богатого урожая и торжественно срывали первую гроздь винограда. Це­лое утро все смеялись и пели, нагружая виноградом бочки, сто­явшие на невысоких тележках, запряженных быками. Потом крестьяне отжимали сок ногами, как делали это столетиями, хотя Энрико установил соковыжималку. Они отказались и от молотилки, привезенной из Америки, хотя и восхищались ею, и молотили цепами. В полдень мы посылали на виноградники хлеб, сыр и фляжки с прохладным вином. Поев и попив, кресть­яне ложились спать в тени виноградных лоз. В сумерках скри­пящие телеги направлялись на ферму. Рядом с ними с песнями шли крестьяне. Их голоса смешивались с монотонным жужжа­нием пчелиных туч, роившихся у бочек со сладким виногра­дом.