Дороти Карузо - Энрико Карузо - легенда одного голоса

— Доктор X. Я не хочу, чтобы вы приходили сюда. Прошу вас уйти и никогда не возвращаться.

Мой голос дрожал. Он не ответил мне, а направился к ком­нате Энрико. Я преградила ему путь.

— Если вы сделаете еще один шаг, я прикажу выбросить вас в окно.

Больше я его никогда не видела.

В течение последующих недель Энрико был терпеливым больным, повиновавшимся каждому слову врачей. Но он воз­ражал против сиделок. Он не мог понять, почему посторонние женщины должны находиться рядом с ним, и его раздражали уверения в том, что это их обязанность. К нему вернулась вла­стность.

— Дора, — сказал он, — объясни вежливо синьорите, что я не хочу, чтобы она находилась в гостиной. Ты и Марио останетесь со мной, а когда будет нужно, мы ее позовем.

Я купила ему маленький золотой колокольчик, чтобы он мог вызывать меня, но редко слышала его звон. Каждый день я завтракала вместе с ним. Он обычно ел то, что ему готовил Ма­рио: это были блюда его детства — такие, как чечевичный суп и манная каша. Днем он развлекался лепкой из глины и рисова­нием карикатур на врачей и сиделок. Гатти, взволнованный и нервный, был одним из немногих посетителей, которым разре­шалось видеть Энрико. Приходил также мистер Чайлд, поздра­вивший Энрико с выпуском 28 из 40 пластинок, предусмотрен­ных десятилетним контрактом.

Я думала, что он уже почти здоров, как вдруг однажды утром, в начале февраля, у него опять подскочила температура. К ве­черу она поднялась до 40 градусов. Снова собрались врачи, а я, сидя в гостиной, ждала их решения. Доктор Лемберт ободряю­ще взял меня за руку и сказал:

— Недостаточен дренаж. Доктору Эрдману придется завтра снова оперировать.

Когда он добавил:

— Не беспокойтесь. Нам часто приходилось удалять ребра, — я поняла, что решается вопрос жизни и смерти. Мы решили не говорить Энрико об операции до утра, чтобы не волновать его с вечера. Когда все врачи и анестезиолог были в сборе, а опера­ционный стол приготовлен, я пошла к Энрико. Он выслушал меня, не перебивая, а затем обратился к доктору Эрдману:

— Я хочу знать, что будет со мной. Отошлите всех и скажите, что операция состоится завтра.

На следующее утро, 12 февраля, доктор Эрдман снова рас­крыл рану. В глубине раны находилось густое содержимое, уда­лить которое можно было лишь с помощью более эффективно­го дренажа. Для этого следовало устранить около четырех дюй­мов (10 см) ребра...

Я просила врачей не говорить о случившемся Энрико. Док­тор Марри остался со мной, и мы вместе ждали, когда Энрико

проснется после наркоза. Проходили часы, но он все еще не приходил в сознание. В восемь вечера опять собрался консили­ум. Решили, что он находится в коматозном состоянии.

— Миссис Карузо, вы должны попытаться разбудить его лю­бым способом, — сказал мне доктор Стелла.

Я звала Энрико по имени, целовала его бесчисленное мно­жество раз. Марио плакал, прося его заговорить, а Дзирато умолял вернуться к нам. Но глаза Энрико безразлично смотре­ли из-за полузакрытых век, а губы произносили странные зву­ки: «ба-ба-ба-ба». В ту ночь у нас остался доктор Марри. При­гласили еще двух сиделок. Каждый день я подносила к его по­стели Глорию и даже послала в Калвер за Мимми, тщетно наде­ясь, что голоса детей достигнут его сознания. Постоянно звони­ли из газет, и в конце концов издатели попросили меня разре­шить репортерам остаться в доме. Они заняли столовую. В ка­ждом выпуске газет сообщалось о состоянии здоровья Энрико. Управляющий отеля рассказал мне, что ежедневно сотни людей справляются о состоянии Карузо и уходят со слезами на глазах. Каждое утро шестеро простых итальянских рабочих, прокла­дывавших трубопровод на 34-й стрит, заходили в отель, прежде чем отправиться на работу, чтобы узнать, как провел ночь Ка­рузо. Что касается меня, то я не замечала ни дня, ни ночи. Так прошло десять дней. Врачи сделали все, что могли, и угроза смерти миновала. Я смотрела на лицо, страшно осунувшееся и потерявшее всякое выражение: оно стало неузнаваемым. Энри­ко не шевелился. Казалось, что он не дышал. Только слабые движения губ, произносивших «ба-ба-ба-ба», показывали, что он еще жив.

На десятый день в полдень, когда мы с доктором Стеллой находились у постели Энрико, Дзирато доложил о том, что итальянский посол просит разрешения повидать больного. Доктор вышел из комнаты и через минуту вошел с Роландо Риччи, послом Италии в США. Это был высокий стройный мужчина с красной гвоздикой в петлице. Не сказав ни слова, он поцеловал мне руку и долго смотрел на Энрико. Затем, накло­нившись к его лицу, он сказал негромким, но твердым голосом: