Из уважения к моей гувернантке разговор велся на французском, время от времени родители переходили между собой на русский. Верная своему долгу м-ль Буало иногда поправляла синтаксическую или лексическую ошибку. Она жила под одной крышей с нами, не теряя надежды найти место учительницы в состоятельной семье, которая могла бы обеспечить ей регулярное жалованье, что для нас теперь было не по средствам. В качестве платы за жилье и стол она изредка давала мне уроки орфографии и счета, в которых я совершенно не нуждался, так как легко справлялся с учебой в лицее Пастера. В то время, как она старательно исправляла русский акцент и неправильные обороты речи родителей, брат забавлялся тем, что разжигал злопыхательство папы против «этого плута Воеводова». Считая, что Александр переходит границы, Ольга заметила ему, что Воеводовы не были, может быть, «столь плохими», как это говорилось, так как, судя по верным источникам, они субсидировали в прошлом году в Марселе балетный спектакль в пользу «нуждающихся эмигрантов». Скептик Александр возразил, что подобного рода благотворительность имела обратную сторону и что собранные су вместо того, чтобы пойти «нуждающимся эмигрантам», осели в карманах «щедрых организаторов». При этих словах в глазах Ольги мелькнул презрительный огонек:
– Однако в тот вечер, – воскликнула она, – Анна Далматова имела в «Щелкунчике» такой успех, что сразу была приглашена на гастроли в США!
Вместо ответа Александр постучал двумя пальцами по подбородку. На беспрестанные подтрунивания моего брата Ольга чаще всего демонстративно отвечала презрением профессионалки, которой возражал профан. Она очень ревниво относилась к вопросам карьеры в царстве пуантов и антраша. Закончив к пятнадцати годам курсы классического танца в Москве и поучившись с семнадцати лет у Анны Далматовой в Париже, она теперь вот уже как три месяца имела ангажемент в маленькой труппе, выступающей в антракте на сцене большого кинотеатра на Бульварах – в «Атене Палас». Танцевавшая в кордебалете, она страдала от того, что ее хореографическая карьера все еще не состоялась. Родители, аплодировавшие ей во многих спектаклях сезона, тоже сожалели о ее столь скромном амплуа. Но она приносила домой немного денег, и этот – даже скромный – вклад в семейный бюджет оправдывал то, что она продолжала свой путь без славы.
В действительности мы ощутили свою бедность в Париже только после периода проб и неудач. По прибытии во Францию родители не сомневались, что их изгнание будет кратковременным, что в ближайшие месяцы добровольные белогвардейские войска, которые тайно поддерживали французы и англичане, разобьют большевиков и восстановят порядок и законность в России. В ожидании этого несомненного возвращения на родину они беспечно продали несколько драгоценных вещей, сбереженных во время бегства в подкладках одежды и в каблуках обуви. Совершенно счастливые от обретенных вновь достатка и покоя они разбрасывались налево и направо деньгами, выходили каждый вечер гулять с такими же расточительными, как и они, эмигрантами и поздно возвращались. Иногда сквозь сон я слышал через дверь их сдержанный смех. А утром, когда входил в комнату, заставал маму лежащей в постели – красивую, разнеженную, улыбающуюся. Она – нежно пахнущая духами – целовала меня и дарила разные вещицы – трофеи ее веселых ночей. Я и сейчас еще помню тряпочных кукол, дудочки из тростника, шляпки из гофрированной бумаги, серпантин, маски, отделанные кружевом, лежавшие у изголовья ее кровати. Я представляю, как она пьет шампанское, бросает в толпу конфетти, танцует с папой под звуки легкой музыки. Однако очень быстро надежда на политический переворот в России растаяла, побежденная сомнениями, ностальгией и нуждой. В порыве патриотической веры в «ангела-хранителя» эмигрантов, как говорила мама, папа вложил те немногие деньги, которые остались от распродажи наших «военных сокровищ», в одно кинематографическое предприятие, основанное соотечественниками. Скромные сбережения, оставленные на последний случай, проглотил провалившийся немой фильм, который финансировали эмигранты. Он назывался «Ради женской улыбки» . Я не присутствовал на показе этой ленты, сюжет которой был, по мнению родителей, мне не по возрасту. Я лишь полистал альбом с фотографиями, сделанными во время студийных съемок. Папа никогда не оправился от этого фиаско, из-за которого мы, как говорила мама, «сели на мель». Она упрекала его за это с бессознательной жестокостью. И в тот вечер вновь, раздраженная спорами по поводу Георгия Воеводова, бросила как бы невзначай:
Читать дальше