Павел Федоров - Генерал Доватор (Книга 1, Глубокий рейд)

Зажурился что-то сегодня Филипп Афанасьевич - покусывает ус, сдвинул густые брови. Молчит... Как выехали, не сказал еще ни одного слова. Только несколько раз за "воровские" ухватки жестоко наказал Чалого. Тот сделал резкий скачок и чуть не выбил из седла Павлюка.

- У тебя что, Афанасьич, сегодня вожжа под хвостом? - огрызнулся Павлюк.

- Зажурившись: Полину Марковну вспомнил, або горилки треба! насмешливо заметил Захар.

- Упаси бог! И думки нема о чертячьем пойле, - миролюбиво отвечал Филипп Афанасьевич. - О Марковне думал, верно, бо тридцать рокив прожили с нею плечко к плечку... Две дочки замужем. Я уж дед, внуков имею. Хотя старости во мне ни якой нема!.. Мало що рокив пятьдесят потоптал бы землю, а там, мабудь, який профессор отольет пилюлю - проглоти ее, и еще десять рокив на солнышко поглядывай... Я, хлопцы, до жизни жадный и смерть зараз, як пес, облаю. Часом вы шуткуете на мене, що в тетрадь слова пишу, а я план колхозной жизни на пятьдесят лет составил. - Филипп Афанасьевич замолчал. Лицо его было задумчиво, спокойно. - Но тилько, хлопцы, я сегодня сон такой видел - будто меня пчелка в губу укусила...

Торба и Павлюк упали на передние луки и затряслись от приглушенного хохота.

- Ну и отлил пилюлю!..

- Чему же вы, дурни, смеетесь? - проговорил Филипп Афанасьевич с прежней серьезностью. - Я этот сон в третий раз вижу. Як пчелка цапнет за губу, тут оно и лихо. Первый раз было это, як Марковне мертвого сына родить. С тех пор пошли одни дивчата... Второй раз - верши ставил и провалился в прорубь. Два месяца потом валялся в жару, як кулебяка в печке... А вы шуткуете! Зараз мне будет лихо, це я за версту чую. Вы мою тетрадь в случае чего отошлите...

- Стой! - раздался из кустов властный голос. Впереди, из-за сваленного дерева, выглядывало дуло ручного пулемета. Придержав коня, Торба сообщил пропуск.

Из кустов вышел молоденький сержант в каске и сказал, что на конях дальше ходу нет, велел спешиться и без шума увести коней. Здесь, на большаке, эскадрон Чалдонова сидел в засаде, ожидая колонну немецких автомашин, двигающихся из деревни Слобода на Туки. Резервные части Штрумфа направлялись под Ельню, а "по пути" должны были провести операцию по уничтожению прорвавшихся в тыл казаков полковника Доватора.

Шаповаленко слез с седла и что-то очень долго возился около коня. Разнуздал его, отпустил подпруги, потом полез в переметные сумы... Торба хотел было его поторопить, но смолчал, увидев, как Филипп Афанасьевич совал в рот Чалому ржаной сухарь и кусочки сахару и, любовно расчесывая спутанную гриву, приговаривал:

- Як бы ты знав, якие у твоего хозяина поганые мысли!.. Кто тогда будет тебя баловать? Ешь, дурень, и не оглядывайся. Жизнь на войне копейка... А ты так зробляй, щоб она потянула на руб... Поняв, дурень? Ступай!

Филипп Афанасьевич, передавая повод Павлюку, хмуро заметил:

- Ты за конями смотри, як положено. Коноводам тилько бы дрыхнуть. Лодыри, щоб вам пусто было!..

- Возьми оставайся, я с Захаром пойду. Чего ворчишь? Думаешь, боюсь? - обиженно заговорил Павлюк.

- Ладно, погоняй!.. Заобиделся, рыжий... Ты про тетрадь не забудь, что наказывал, она там, в переметке...

Торба, слушая речи своего друга, терпеливо помалкивал. Совсем необычным показался ему сегодня Филипп Афанасьевич.

Сели под разлапистую елку, наспех сжевали по сухарю, а потом пошли к Чалдонову: узнать обстановку.

Надо было пройти небольшую полянку. Под высокой и жесткой болотной травой хлюпала вода. Зеленые кочки, как горохом, были усыпаны недозревшей, белой клюквой. Кое-где каплями крови алела спелая брусника. Кругом торчали редкие, чахлые сосенки, маленькие умирающие ели, покрытые лишайником, точно рваным серым тряпьем. Ближе к большаку лесок становился здоровее и гуще. Вдруг из-за кочки поднялся Чалдонов. Взмахнул противотанковой гранатой, точно взвешивая ее в руке, сердито, вполушепот, сказал:

- Ложись!..

Когда прилегли, Торба заметил, что метрах в двадцати тянулся большак, извиваясь, как змея. Захар огляделся. Кругом, замаскировавшись, лежали казаки. Почти из-за каждой кочки торчали стволы автоматов, мушки карабинов выглядывали из предохранительных колец, как птичьи носы, рубчатые кожухи станковых пулеметов сливались с серо-зеленым мхом. А на первый взгляд, кроме низеньких кустиков, болотной морошки да княженики, ничего не было видно...

Только воину понятно захватывающее волнение перед боем, это инстинктивное напряжение всех чувств доходит у сильных, волевых людей до холодного спокойствия, когда человек весь превращается в зрение, в слух. Именно такое состояние охватило Шаповаленко. Он напряженно смотрел на крутой поворот большака, откуда доносился приближающийся гул мотора. Показались первые крытые брезентом машины.