В. Огарков - Демидовы. Их жизнь и деятельность

Но, вероятно, ревизор-сенатор не угодил чем-то заводчику. Когда они свиделись в Петербурге и тот похвалил помещение в Невьянске, где пришлось ему жить, то Никита Акинфиевич велел дом со всем, что в нем заключалось, сжечь. Предусмотрительный управитель исполнил приказание, но предварительно вынул для себя дорогую мебель и утварь.

Много диковинного для нашего времени делалось на Урале заводовладельцами, на которых трудно было дождаться управы: свободных иностранцев записывали в крепостные; француженку, приехавшую в качестве веселой гостьи к заводчику, последний, рассердившись, выдрал кнутом и выдал замуж за пьяницу-рабочего. И таких фактов насчитывается немало!

Несмотря на свои “подвиги”, похожие на деяния какого-нибудь африканского царька-деспота, Никита Акинфиевич переписывался с Вольтером! Интересно было бы знать, что писал грозному рабовладельцу знаменитый фернейский отшельник и боец за права личности, любивший, к несчастью, “презренный” металл и не гнушавшийся получать “презенты” от своих властительных и богатых корреспондентов? К сожалению, эта переписка не сохранилась. Зато имеется другой любопытный документ: это журнал путешествия Никиты Акинфиевича за границею, в котором путешественник с аккуратностью отмечал все, что было, по его мнению, интересного “за морем”. Путешествовал он в сообществе известного впоследствии живописца Шубина и с большою помпою, хотя, рассыпая золото, иногда торговался из-за грошей и, чтобы не платить таможенных пошлин на возвратном пути, купленный бархат перешил в платья. Кстати упомянем здесь, что Демидовы не прочь были порою по-мещански скаредничать и что спор братьев-наследников о разделе имущества после Акинфия выражался в далеко не дружелюбных формах: братья находили возможным препираться даже о конторщике Афанасии Яковлеве, уступленном сначала одному из них “из единой любви братской”.

Больную жену Никиты доктора послали “париться в теплых ключах, в Спа”, а потом доктор Гобиус в Лейдене прописал ей, как сообщает в лейкинском жанре автор дневника, “пить ишачье молоко для наведения тела”. В этом дневнике, между прочим, грозный заводчик очень игриво и довольно остроумно описывает парижскую женщину, “красота которой похожа на часовую пружину, сходящую каждые сутки; равным образом и прелесть их заводится всякое утро, и все это делается притиранием, окроплением, убелением и промыванием”.

Почетный член Академии художеств и вольноэкономического общества, любитель и собиратель всяческих “раритетов”, игривый оценщик красоты парижской женщины возбуждал, однако, справедливое негодование своими действиями на заводах, так что в комиссии для составления проекта нового уложения, в заседании 23 августа 1768 года, депутат от крестьян верх-исетской провинции Минаков жаловался на притеснения Демидова, и эти жалобы были найдены справедливыми.

Нечего и говорить, что Никита Акинфиевич оставил своему единственному сыну Николаю гораздо большее состояние, чем получил сам: один Нижнетагильский завод, с открытыми в его дачах впоследствии богатыми золотыми и платиновыми россыпями, представлял неоценимое сокровище. Князья Сан-Донато, владельцы несметных богатств, составляют прямое потомство Никиты Акинфиевича.

Стремясь вылезть в знать, – явное уже отличие от отца и деда, – Никита Акинфиевич выдал своих двух дочерей за представителей власти и силы, между тем как чудак брат его Прокофий, к которому мы переходим теперь, питал очень недружелюбное чувство к дворянам и знатным и часто проделывал над ними очень неладные шутки.

Чудаки и чудачества были довольно распространенными явлениями на Руси. Эта разновидность, если можно так выразиться, психоза, представляющая, вероятно, в числе других психозов результат вырождения, в особенности процветала во время крепостного права, когда она являлась в самых разнообразных формах среди помещиков. Обилие свободного времени, избыток средств и дарового труда, а также и то обстоятельство, что было перед кем поломаться безнаказанно, обусловливали это явление, которому сродни и купеческие самодуры, обрисованные Островским в его бытовых комедиях. При таких условиях, когда объекты шуток не имеют права на протест, самое, по-видимому, безобидное ломанье очень тяжело отражается на подневольных людях, и мы действительно часто в прошлом видим многих чудаков, которые, будучи добряками и совершенно не желая причинять страданий окружающим людям, тем не менее заставляли их страдать. Мы уже не говорим здесь о представителях “злобного чудачества”, этого несомненного извращения нравственных чувств, наиболее безумными представителями которого являлись, например, Нерон, зажегший Рим и певший при этом о пожаре Трои, или Гелиогабал с его сумасшедшими выходками.