Не довольствуясь успехами в гражданском ведомстве, он искал лавров и на военном поприще. Он покорил Каппадокию для царя Ариобарзана, друга римского сената; он усмирил восставших киликийцев и нанес парфянам несколько решительных ударов, разрушив их селения и забрав множество пленных и добычи. Во многом, правда, если не во всем этом, он был обязан своему брату Квинту, который поехал с ним в качестве легата; все же честь принадлежала ему как старшему, и он получил от своей армии титул императора. Гордясь своим званием и украсив свои проконсульские пучки неувядаемыми лаврами, он посылает сенату пышное описание своих военных подвигов и просит его вознести богам supplicatio – молебствие – за его победы и удачи.
Он теперь начинает мечтать о триумфе и последние недели своего наместничества проводит в писании писем к друзьям, в которых просит их содействовать ему в достижении этой чести, а главное – устроить так, чтобы он мог уехать из провинции, как только окончится его год: война с парфянами еще тянулась, и сенат мог ввиду этого продлить его правление на неопределенный срок. Цицерон этого сильно опасался: нетерпение покинуть место изгнания и желание вернуться в свой излюбленный Рим поджигались еще надеждою на триумф, – и вот, с мужеством, несколько для него необычайным, он решает взять судьбу в свои собственные руки: не дожидаясь назначения и приезда преемника, он сдает бразды правления своему квестору и 30 июля 50 года выезжает из Киликии на родину. Он едет через Эфес, Родос, Афины и Брундизий и в начале 49 года приближается к столице, останавливается у ее стен и ждет сенатского декрета насчет триумфа. Увы! Напрасно: в это самое время загорается пожар междоусобной войны между Цезарем и Помпеем, и нашему доблестному герою, к его великой досаде, приходится отложить свои мечтания на неопределенное время.
В его жизни наступает теперь пора, еще более печальная для него и его репутации, нежели какая-либо предшествовавшая. Вспыхнувшая свалка как бы застигла его врасплох, и в опасении за свою жизнь и имущество он долго не знал, к какой из воюющих сторон пристать. По своим симпатиям, личным и классовым, он всецело принадлежал Помпею: за него, как он сам говорил, стояли все boni viri, lauti ас locupletes – все благонамеренные граждане, знатные и богатые, то есть сенаторы, всадники и муниципалитеты городов, в то время как Цезарь имел на своей стороне лишь тех, “кто живет страхом и лихими надеждами”, то есть городских пролетариев, разоренных италийцев, золотую, но влезшую в долги молодежь, народных трибунов и прочие элементы демократии. Казалось бы, колебаниям здесь не могло быть места, и в начале борьбы Цицерон сам выражал мнение, что, подобно тому, как волы идут за волами, так и ему надлежит следовать за своим стадом, то есть благонамеренными; но, на беду, материальный перевес был решительно на стороне Цезаря, имевшего под своими знаменами до 15 легионов пехоты и конницы, в то время как у Помпея не было ни одного солдата, – а это совершенно изменяло положение дел, ставя нашего и без того нерешительного героя перед ужасным выбором: либо пристать к первому – и изменить своим убеждениям, либо пристать ко второму – и идти на гибель, быть побежденным и подпасть под проскрипцию. И то, и другое было довольно неприятно, но Цицерон сам говорит, что с готовностью махнул бы рукою на симпатии, убеждения и прочие сентиментальности, если бы знал наверное, что Цезарь победит; к сожалению, кто, когда дело доходит до междоусобной войны, в состоянии предвидеть, чем она окончится? И бедный Цицерон теряется в сомнениях и рассылает к своим друзьям письма, полные жалоб, стонов и слез, ища их совета, прося у них утешения и оплакивая свою горькую долю. Он ведет переговоры и с Помпеем, и с Цезарем, он старается их примирить, он дает обещания и тому, и другому и навлекает на себя дурную молву, которая заставляет его страдать еще больше. Но его терзания увеличиваются во сто крат, когда Помпей покидает Италию и отправляется набирать войска на Востоке: прежняя дилемма предстает во всей своей ужасной рельефности, дольше медлить становится невозможным: либо оставаться в Италии и, значит, пристать к Цезарю, либо объявить себя помпеянцем и идти вслед за вождем в Грецию. Злополучный герой окончательно теряет голову, особенно видя любезное отношение со стороны Цезаря, который, ценя язык Цицерона, делает ему всевозможные авансы и обещает свою вечную дружбу и милость. В письмах, представляющих позорный монумент его беспринципности и малодушия, Цицерон изливает свою тоску и отчаяние перед Аттиком, ища у него ответа на терзающий его вопрос: уехать ли, или оставаться – пожертвовать ли своим имуществом и покоем, или выбросить за борт свои убеждения? Он приходит в ярость от одной мысли об отъезде и готов проклинать день, когда он впервые увидел свет. Он вооружается против самого Помпея, поставившего его своим отъездом в такое безвыходное положение, и обвиняет его в бессердечии к друзьям, в честолюбивых замыслах и даже в измене отечеству!
Читать дальше