Василий Авченко - Фадеев

Значит, были мысли о том, чтобы «изменить жизнь»? Чуть бы раньше — и все могло пойти по-другому.

Письма эти, во-первых, объемнее большинства других писем Фадеева — деловых или личных. Во-вторых, они безумно искренние, трогающие, отчаянные, нежные. По сути, это документальная мемуарная лирическая проза.

«Моя далекая милая юность» — называет Фадеев Асю. «Родная моя», «самый близкий мне человек на земле». Обращается на «Вы», но подписывается просто «Саша», просит не писать больше о «разнице положений»…

Трудно сказать, были ли у него в эти годы какие-то намерения, связанные с Асей. Или он просто заново переживал свою юность, острые приступы тоски, любви, невозможности счастья?

Он пригласил ее в Москву (и сам обещал приехать в гости — но уже давно не принадлежал себе), хлопотал о помещении рядовой учительницы в подмосковный дом отдыха ученых в Болшево, договаривался об этом напрямую с президентом АН СССР Сергеем Вавиловым. И она приехала — летом 1950 года. В следующих письмах он уже пишет ей «ты», сообщает, что «с трудом удерживался от слез», когда она уехала, хотя той близости, о которой мечтал, не получилось. В Асе он чувствовал «какое-то торможение»; получилось «больше дружбы, чем любви».

То есть — все-таки рассчитывал на что-то большее? У нее к тому времени брак уже распался, но сам он был женат…

В 1951 году Фадеев напишет: лето 1950-го было «чудесное, счастливое лето моей жизни… последнее возрождение юности и ее конец». «С тобой, первой и чистой любовью души моей, жизнь свела так поздно, что и чувства и сама природа уже оказались не властны над временем истекшим, над возрастом, и ничего в сложившейся жизни уже не изменить, да и менять нельзя».

А потом вдруг снова переходит на «Вы» и спохватывается: «Как будто мы идем не к завершению круга жизни нашей, а все начинаем сначала!»

Переписка с Асей поднимала «светлую печаль в сердце», но доставляла и боль. «Тот прекрасный чистый круг жизни, который был начат мною мальчиком, на Набережной улице, в сущности, уже завершен и — как у всех людей — завершен не совсем так, как мечталось…»

Фадеев писал Асе сериями — часто из больницы, просто потому, что там у него появлялось время. В июне 1949 года — три письма подряд, в апреле — мае 1950-го — 11 писем, да все огромные. Писал приступами, как одержимый. Потом реже — но все равно писал вплоть до весны 1956 года. Писал и другим дальневосточным знакомым, но Асе — больше и страстнее всех.

Эти письма — автобиографическая повесть Фадеева о его приморской юности. Много лет не бывавший в Приморье, он без запинки и ошибки вспоминает улицы, погоду, фамилии; тоскует по местам и людям, воскрешает юношеские переживания. Это тот настоящий Фадеев, которого не все уже могли видеть за «железным занавесом» его гранитно-медального облика.

Фадеев описывает купальню «Динамо» на набережной во Владивостоке [193] В 1985 году на этом месте установили так называемую баржу «125 лет Владивостоку» — вынесенную в море конструкцию для дискотек и т. п. : «Я мог часами лежать под солнцем на горячих досках… ощущая все тот же, что и в детстве, особенный, неповторимый — от обилия водорослей — запах тихоокеанской волны». Вспоминает о том, как в 1930-е с Океанской «пешком ходил во Владивосток через Седанку, Вторую речку, Первую речку, мимо дома, где жил Саня Бородкин. Я выходил на Комаровскую, заходил во двор домовладения, где жил в детстве у Сибирцевых. И все было таким же, как в детстве (только на пустыре против дома, где мы играли в футбол, поставили цирк)» [194] Один из старых цирков Владивостока, действовавший в 1930-х на углу нынешних Океанского проспекта и улицы Прапорщика Комарова. Впоследствии сгорел. .

Письма Асе ценны не только фактическим материалом, но и эмоциональной нагруженностью, тем более что писал их зрелый человек (под и за пятьдесят), «живой классик», советский вельможа. Напиши он в той же интонации автобиографические записки — они были бы великолепны. Но у Фадеева почти нет текстов о себе, от себя. Он вводил себя в книги очень осторожно — через Мечика, через Сережу Костенецкого… Намеренно уничтожал в себе возможного — и яркого — литературного персонажа, оставаясь только автором. Этот пробел частично восполняют письма Асе, читающиеся как цельное произведение.

В этих письмах рождаются и умирают так и нереализованные сюжеты (их, безжалостно абортированных, у Фадеева куда больше, чем удавшихся). Они поблескивают, как золотинки в речном песке.