Василий Авченко - Фадеев

Например: «— Стоит отряд, я знаю! — снова ввернул парнишка, млея от радости. — Дубова отряд, я знаю… Пятьдесят два пеше, шишнадцать конно!.. Старик расспросил еще о японцах и казаках. О японцах никто ничего не слыхал, а казаки стояли в Ракитном — в двадцати верстах от Ариадны» («Таежная болезнь»). Ровно те же детали — в «Разгроме».

В «Таежной болезни», как и позже в «Разгроме», появляются Дубов, Мечик, даубихинский спиртонос [189] Спиртоносы промышляли доставкой на таежные прииски алкоголя, который был там запрещен. Даубихе — нынешняя река Арсеньевка. Стыркша. Описан переход отряда из Шибишей через трясину в долину Тудо-Ваки. «Таежную болезнь» можно рассматривать как один из черновиков «Разгрома». А можно взять шире: у Фадеева почти все тексты росли из единого замысла — «Последнего из удэге».

В свой «второй дальневосточный период» (1933–1935) Фадеев вновь с удовольствием обратится к местному материалу. В 1935-м в «Красной нови» выходит то ли рассказ, то ли очерк «Землетрясение» — о тайге и Гражданской войне и о позднейшем «мирном строительстве», взрыве Бархатного перевала ради прокладки железной дороги. Здесь появляется колоритный персонаж — тигролов и партизан Кондрат Фролович Сердюк, весь в шрамах и царапинах: «Старик ростом с Петра Великого, но куда пошире и бородатый… К тиграм он относился ласково, но без уважения, называл их не иначе как „котами“… Живых тигров он поставлял торговой фирме Кунста [190] Немцы из Гамбурга Густав Кунст и Густав Альберс в конце XIX века занялись на Дальнем Востоке разнообразным бизнесом. Здание Торгового дома Кунста и Альберса — ныне Владивостокский ГУМ. для германских зверинцев, а убитых — китайским купцам на лекарства». С Гражданской действие переносится в 1934 год — время написания рассказа; это своего рода послесловие к «Разгрому», здесь тоже слышится звучавшее в последнем (хоть и негромко) неоднозначное отношение к «новому миру», возможности создания «нового человека» и прогрессу вообще. Описывая преображение приморской тайги, Фадеев вроде бы приветствует «модернизацию», но одновременно рисует говорящие сами за себя пейзажи: Бархатный перевал «погиб», тайга «начисто разметена, разнесена в щепки». «Мертвая тайга вдоль всей дороги была порублена, побита взрывами так, что одни щербатые пеньки торчали, как гнилые зубы…

— Распугали тигров твоих, дед! — сказал Майгула.

— Ничего! Мой век уже кончился, — спокойно отвечал Кондрат Фролович».

Метафоры и лексика выражают настрой автора не менее явно, чем прямые высказывания. А в Федоре Майгуле — бывшем партизане, ныне художнике, рано поседевшем человеке, в 1934 году приехавшем в родное Приморье, — можно узнать самого Фадеева.

Уже по «Амгуньскому полку» и «Землетрясению» (и по «Разгрому», конечно) видно: Фадеев — писатель хотя и безусловно «красный», давно и навсегда определившийся со стороной баррикад, но при этом честный и не слепой — видящий и изображающий жизнь во всех ее противоречиях.

Будут еще дальневосточные очерки — «Семья Сибирцевых», «Особый Коммунистический», «Сергей Лазо»…

Да и на «Молодую гвардию» — текст, далекий от приморских реалий, — повлиял дальневосточный опыт Фадеева, о чем мы скажем в своем месте.

Помимо прозы и очерков есть фрагменты записных книжек 1948 года, опубликованные «Вопросами литературы» в 1959-м, — например, о том, как юный Фадеев на экскурсии с училищем рассматривал городища Золотой империи чжурчжэней в районе нынешнего Уссурийска.

И еще — письма. Если бы не они — сколько бы мы не узнали о нем. Сколько он хранил в памяти своей, так и не собравшись записать, — но, слава богу, Фадееву писали, интересуясь в том числе партизанской его юностью, и он подробно отвечал.

«Мне так безумно хочется в Приморье!», «Как бесконечно тянет меня снова побывать в Приморье»… Эту мысль в последние годы он повторяет постоянно. Она, что называется, — лейтмотив. Не только писем — жизни.

Рискну предположить, что, возможно, вообще самые лучшие тексты Фадеева наряду с «Разгромом» — это его поздние (1949–1956) письма в Спасск-Дальний, в маленький домик по улице Советской, 78, к юношеской своей неразделенной любви Асе (Александре Филипповне) Колесниковой. Посмертно они вышли в журнале «Юность» в 1958 году и составили книгу «…Повесть нашей юности».

Колесникова работала учительницей в Спасске, на пенсии переехала к сыну в Волгоград. Переписка могла бы завязаться раньше: в 1930-е Фадеев получил письмо от Аси, но не ответил. В 1949-м объяснил почему: «Какое волнение и смуту вызвало оно, то Ваше письмо, в моей душе — и, как нарочно, в ту пору, когда только-только началась новая моя жизнь и у меня уже был сын [191] Речь о браке с Ангелиной Степановой и ее сыне Александре, усыновленном Фадеевым. и я уже знал, что теперь не должен (и не могу даже пытаться) изменить эту мою жизнь до самой смерти!» [192] Интересно, что первая жена Фадеева Валерия Герасимова писала, что фамилию «некоей» Колесниковой она впервые узнала только после публикации в «Юности». И вообще письмами Асе Герасимова была не очень довольна: Фадеев себя в них «подрумянил», «подретушировал». Писал, например, о «лишней рюмочке» — а надо было о «страшном алкоголизме».