Герман Нагаев - Русские оружейники

Шпагин чувствовал смертельную усталость. Во рту пересохло, он тяжело дышал. А рабочие, услышав его фамилию, притихли, ждали.

Шпагин вышел вперед, сорвал кепку, откинул набок влажные волосы:

– Товарищи, случилось самое страшное. Фашисты напали на нас неожиданно, внезапно. Они рассчитывают вызвать в наших рядах растерянность и панику, подавить наши войска превосходством техники, запугать население жестокими расправами.

Он глубоко вздохнул, подбирая слова.

– Мы знаем, битва будет нелегкой. Мы знаем, что враг силен, коварен и опытен… Но он не запугает нас. Мы поднимемся все, как один. Мы способны выставить войск вдвое больше. Нужно лишь дать этим войскам современное оружие. А это зависит от нас. Мы должны удвоить, утроить, удесятерить выпуск автоматов. В этом – наша главная задача! В этом – наш священный долг!

– Правильно! Верно! – раздались голоса. Толпа зашумела, зааплодировала. Кто-то крикнул: «Ура!» – и оно гулко раскатилось по всей территории завода.

Вести с фронтов день ото дня становились тревожней. Наши войска отступали, оставляя врагу села, города, целые области. Помимо авиации и танков противник бросал в бой все новые и новые пехотные дивизии, вооруженные автоматическим оружием. Вражеские автоматчики заходили с флангов, появлялись в тылу. Дикая трескотня автоматов в первые дни обескураживала наших бойцов, сеяла панику. В эти грозные дни родные переслали Шпагину письмо с фронта, сложенное треугольничком.

«Дорогой Георгий Семенович!

Я снова воюю и спешу сообщить Вам кое-что о наших делах. Гитлеровцы прут и прут, как очумелые. Они вооружены до зубов. У каждого солдата – автомат Шмайсера. Нам очень трудно. Вынуждены пока отступать… Передайте рабочим, инженерам, конструкторам, что бойцы и офицеры с нетерпением ждут Ваш автомат. Выпускайте автоматы как можно скорее и как можно в большем количестве. Дайте нам новейшее оружие, и мы разобьем врага.

По поручению бойцов

младший сержант, бывший стрелок-испытатель,

В обеденные перерывы Шпагин зачитал это письмо в главных цехах. Рабочие приняли на себя повышенные обязательства. Несколько молодежных бригад объявили себя «фронтовыми». Было решено выпустить сверх плана пятьдесят автоматов и послать их в часть, где служил Григорий Шухов.

Шпагин в это время получил возможность ознакомиться с трофейным автоматом Шмайсера. Он почти не отличался от «Рейн-металла». Шпагин принес его на завод, показал рабочим.

– Наш лучше, надежней!

– А главное – проще, удобней для бойца.

– Главнее всего – легче в изготовлении. Скоро мы запустим его на поток…

Шпагин между тем дни и ночи проводил в цехах. Он тщательно следил за работами, на ходу внося упрощения и улучшения в конструкцию.

А фронт с каждым днем приближался к Москве. Уже пали Минск и Смоленск. Завод неоднократно пытались бомбить вражеские пикировщики.

Завешанный маскировочными сетками, раскрашенный защитными зигзагами, погруженный в темноту, завод продолжал ковать оружие для фронта.

Когда спускалась темнота, из его ворот уходили зеленые машины, крытые брезентом или замаскированные ветками. Они увозили оружие прямо на фронт.

Шпагину отвели маленькую комнатку в общежитии ИТР, но он там не показывался. Дни и вечера проходили в горячих делах, а ночью идти в общежитие уже не было сил. Он спал у себя в кабинете на диване или склонясь за столом, готовый вскочить в любую минуту,

Враг остервенело рвался к Москве. Завод превращался в своеобразную крепость: на крышах его цехов стояли зенитные пулеметы, вокруг завода – зенитные пушки. Было введено казарменное положение.

Начальники цехов, мастера и рабочие наиболее важных узлов переселились в цехи. Красные уголки и конторские помещения были превращены в общежития. Одна смена работала, другая отдыхала и несла охрану завода. Рабочий день по воле рабочих с восьми увеличился до 11–12 часов. От трехсменной работы перешли на двухсменную, чтобы заменить людей, которые ушли на фронт. К станкам пришла молодежь, женщины, старики-пенсионеры.

Шпагину в кабинет поставили походную кровать, надеясь, что он будет спать хоть урывками, в ночные часы.

После тяжелого дня, проведенного в цехах, Георгий Семенович снимал сапоги и, не раздеваясь, ложился отдохнуть.

Однако Шпагин не мог уснуть. Помимо нервировавшей всех воздушной тревоги с диким завыванием сирен его мучила душевная тревога. Это была тревога за семью, оставленную в родном городе, подвергавшемся бомбежкам, и за свой автомат.