Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

— Он ждет вас в канцелярии, ваше высокоблагородие…

«Не ловушка ли? — мелькнуло было в голове. — Впрочем…»

Но на размышления времени уже нет. Спокойно вошел в канцелярию:

— Готово?

— Так точно, — немного громче, чем следовало, отвечает смотритель и отдает приказание старшему надзирателю: — Выводи арестованных. — И снова к «ротмистру»: — Его превосходительство уже телефонировал мне…

— Знаю. Пошевеливайтесь.

— Уже выводят.

— Бумага о сдаче арестованных заготовлена?

— Так точно.

— Давайте.

Взял у смотрителя бумагу, вышел. Арестованных построили в коридоре. Стал пересчитывать;

— Один, два, три…

— Прикажете ввести в канцелярию?

— Не надо. Ведите прямо во двор.

Вернулся в канцелярию. В графе «сдал» расписался смотритель, в графе «принял» — «ротмистр фон Будберг».

Простился со смотрителем, вышел во двор.

Арестованных уводили поодиночке.

Все шли покорно. Только один, выйдя во двор, все оглядывался, искал щели. Старший команды — Марцелий — схватил его за шиворот, крикнул:

— Ну-ну, смотри у меня!

Подошли смотритель тюрьмы и «фон Будберг».

— Буйные есть?

— Есть и буйные.

— Иванов! — голос слегка дрожит от предельного нервного напряжения.

— Слушаю, ваше высокоблагородие! — подскочивший Марцелий вытягивается в струнку и берет под козырек.

— Пять конвойных внутрь кареты, двое на козлы. Ты и еще двое — сзади.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

— Я поеду вперед и буду ждать у ворот Цитадели.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

— Трогай.

Ворога растворились. Карета выехала с тюремного двора.

Феликс Кон и Зофья, проводив «команду», простились с хозяевами квартиры и тут же уехали на другую, куда должны были стекаться все сведения о ходе операции.

Долго не было никаких известий, наконец в половине первого ночи внизу на лестнице послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась. Вбежал совершенно обессиленный Юр и крикнул с порога:

— Все удалось!

Феликс и Зофья кинулись его обнимать. Юр тут же сбросил ротмистрскую форму, сказал:

— Извините, товарищи, я очень устал. — И ушел. Его, конечно, не задерживали.

Тюремный кучер хорошо знал дорогу к Цитадели. Далеко ехать с ним было нельзя. Когда отъехали от тюрьмы за два квартала, Марцелий крикнул ему, чтобы остановил лошадей.

— Чего там? — недовольно спросил кучер, натягивая вожжи.

— Что-то с колесом.

Кучер слез на мостовую, наклонился к колесу. В этот момент спрыгнувшие с козел «полицейские» связали его и кинули в карету. И только тогда сидевшие внутри рабочие объяснили ничего не понимающим арестованным, что их выкрали из тюрьмы.

Все это заняло несколько минут — не больше. Лошадей погнали за город, к хутору товарища Стефана, который встретил карету у забора и сообщил, что ничего подозрительного в округе нет. Открылись ворота, загнали карету, сняли шинели, переоделись в приличную одежду, хранившуюся у Стефана, и стали прощаться. Марцелий сказал:

— В кармане каждого пальто есть адрес, где каждый из вас дойжен укрыться. Хозяева квартир — железнодорожные рабочие. Когда представится возможность, они отправят вас за границу.

Все, один за другим, разошлись.

Стефан, выполняя задание Зофьи, продолжал наблюдать за развитием событий. Рано утром хозяин дома увидел валявшиеся на земле шинели, погнал коня к околоточному. Тот, не мешкая, доложил приставу. Пристал, в свою очередь, — жандармскому полковнику и, разглядывая шинели, все сокрушался:

— И надо же было этому случиться именно в моем участке!

И вскоре к месту происшествия подлетела тройка. Из пролетки выскочил жандармский полковник. Увидел карету. Крикнул:

— Сорвать замок!

Стражники открыли карету, выволокли оттуда кучера, вынули изо рта его кляп, немного отдышавшись, он все рассказал.

— Ах ты, каналья! — кричал полковник. — В сговоре был! Арестовать!

Тройка, заливаясь бубенцами, полетела в город. Обер-полицмейстер принял полковника тут же.

— Можете не трудиться с докладом, полковник, — сказал Майер не столько с досадой, сколько в смущении. — Я эту новость знаю уже несколько часов…

Дело в том, что смотритель, когда уехала карета с осужденными к смертной казни, вдруг почувствовал какое-то неосознанное беспокойство. Потом, перебирая в уме все мелочи передачи арестантов «ротмистру фон Будбергу», он стал припоминать какие-то детали, которые вроде бы не согласовывались в чем-то, пусть в самых малостях, с привычным ритуалом подобной процедуры.