Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

— Да, вот только что с поезда.

— Ну и как там?

— Нормально.

— Что нормально?

— Революция развивается нормально, — ответил Феликс, резко поднялся и пошел к трибуне. Из зала на него уставились сотни любопытных глаз. Все сидящие здесь хорошо знали друг друга, и появление незнакомого человека в небрежной помятой одежде, со всклокоченной черно-седой бородой на худом заострившемся лице, с воспаленными синими глазами вызвало живейший интерес.

Поднимаясь на трибуну, Феликс мельком глянул в президиум и увидел, как Герценштейн склонился к Венцковскому, что-то спросил и затем объявил:

— Слово предоставляется господину Яновскому, только что прибывшему из Варшавы. Внимание, господа…

Варшава была у всех на устах — оттуда явственно доносилось эхо рабочих выступлений…

— Господа! — сказал Феликс громко. — Я бы мог вам долго рассказывать о событиях в Польше, но о них вы хорошо знаете из газет. Знаете о митингах на заводах и фабриках, знаете о забастовках и демонстрациях. Так что, господа, наступление на самодержавие, о котором говорил предыдущий оратор, надо вести не в Думе, рассчитанной на обман и ослабление оппозиционного движения, а на улицах, на баррикадах, вместе с пролетарскими массами… Граф Пшездецкий, расстрелявший многотысячную демонстрацию в Варшаве первого мая, не только не испугал польский пролетариат, но, напротив, еще больше усилил его стремление к борьбе с ненавистным самодержавным строем. Июньское вооруженное восстание в Лодзи — вот ответ рабочего класса на выстрелы в Варшаве. Так же как январское выступление рабочих в Варшаве, забастовки в Лодзи и других городах Королевства явились ответом на выстрелы в Петербурге 22 января, в то Кровавое воскресенье…

Феликс остановился, намереваясь сойти с трибуны. Но тут к нему обратился сверкнувший очками Милюков:

— Господин Яновский! — сказал он нравоучительным тоном. — Я внимательно слушал вас и должен заметить, что вы, судя по вашему тону и воодушевлению, становитесь на революционную почву…

Феликс перегнулся с трибуны в сторону президиума и сказал очень громко:

— Ошибаетесь, господин профессор. Я не становлюсь на революционную почву — я нахожусь на ней вот уже двадцать лет и хочу вас направить на этот же путь.

В зале после напряженного молчания раздался хохот. Милюков смутился и, обернувшись к Вепцковскому, спросил:

— Кто он?

— Польский революционер, но я не вправе сказать вам его настоящее имя без его разрешения.

— Так попросите же у него это разрешение…

Вскоре Кон встретился с Красиным, которого хорошо знал еще по Иркутску:

— Какую партию вы представляете здесь, Феликс? — мягко улыбнулся Красин. Густые брови Леонида Борисовича приподнялись, наморщив широкий, перерезанный поперечной морщиной лоб, а усы, сливающиеся с аккуратно подстриженной бородкой, раздвинулись, обнажили в улыбке редковато поставленные зубы. — Насколько мне известно, официально вы являетесь членом Центрального рабочего комитета социалистической партии, а большая часть вашего рассказа посвящена тому, что делает польская социал-демократия…

— Я представляю здесь польский революционный пролетариат, а не какую-либо политическую партию в отдельности.

— Все ясно, — погасив улыбку, проговорил Красин. — Завтра у нас заседание Совета рабочих депутатов. Вам будет предоставлена возможность выступить.

На заседании Петербургского Совета рабочих депутатов Феликс говорил недолго.

— Я прибыл сюда, чтобы обратиться к русскому народу, а не к правительству. Я прибыл сюда, чтобы сообщить, что поляки в этой борьбе не стремятся к каким-либо отдельным целям. Наши требования являются одновременно требованиями русского народа, мы хотим бороться за эти требования плечом к плечу с российским пролетариатом.

Эти слова собравшиеся в зале представители заводов и фабрик столицы встретили такими громовыми аплодисментами, что потрясенный Феликс на мгновение потерял нить своих мыслей. По тут же овладел собой, голос его под старинными сводами стал еще могучее, еще призывнее…

Леонид Борисович сказал ему:

— Поздравляю. Миссия ваша увенчалась успехом. Только что Совет рабочих депутатов, по инициативе большевиков, принял решение… призвать пятнадцатого ноября пролетариат Петербурга ко всеобщей политической стачке под лозунгами: «Долой смертную казнь!», «Долой военное положение в Польше и во всей России!»

— Теперь мне надо в Москву, — озабоченно сказал Феликс, — но я там не знаю ни одного конспиративного адреса.