Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

Феликс поднялся навстречу вошедшим, и Доссер представил его:

— Феликс Яковлевич Кон, наш польский товарищ.

— Седой, — крепко сжал руку Феликса молодой человек; его лицо с острыми черными глазами и черными усиками под прямым небольшим носом выражало спокойную уверенность. Седой был в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы, в темном распахнутом пиджаке, под которым тускло поблескивал широкий ремень.

— Начальник штаба боевых дружин Пресни, — сказал Доссер о Седом. — Зиновий Яковлевич Литвин. А эта девушка — секретарь штаба.

— Наташа, — сказала девушка, подавая Феликсу руку.

— Очень рад познакомиться с вами, друзья, — сказал Кон с некоторой приподнятостью в голосе. — Приехал вот опыта у вас поднабраться, ну и кое-что из своего передать.

Кон тогда еще не знал, что Наташа и грозный командир боевых дружин Пресни, за голову которого московский командующий назначил награду в пять тысяч рублей золотом, любят друг друга и решили, если доживут до конца восстания, непременно пожениться.

— Товарищ Болеслав руководил баррикадными боями в Варшаве… — пояснил Доссер, и все четверо подошли к столу, на котором была разложена схема расположения баррикад Большой Пресни.

— Хвастаться-то нам особенно нечем, товарищ Болеслав, — сказал Седой и поднял глаза на Доссера. — Вот если бы восставший Ростовский полк не упустили да вооружили рабочих, тогда бы мы показали, на что способен русский пролетариат…

— Как ни печально, но надо признать, что Петербург оставил Москву без поддержки. Чем это объяснить, я не знаю, — досказал Доссер.

Пресню обстреливали батареи, сведенные на Кудринской площади, на Ходынском поле, на Новинском бульваре, у Зоологического сада… Но особенно губителен был огонь батарей, установленных на возвышении в конце Девятинского переулка, в том месте, где он выходит на Новинский бульвар. В пятистах метрах от этих батарей стояло на взгорье здание мебельной фабрики Шмита, защищенной баррикадой.

Орудия били вдоль Девятинского переулка прямой наводкой, а пункты наблюдения, установленные у Горбатого моста, корректировали огонь. Снаряды один за другим врезались в фабрику до тех пор, пока от здания, пылавшего весь день гигантским факелом, осталась груда почерневшего кирпича. Затем орудия перенесли огонь на Трехгорку и рабочие казармы, прозванные «сибирской каторгой».

17 декабря к вечеру Кон с группой дружинников, «десяткой», лежал на чердаке каменного двухэтажного дома у Пресненской заставы, защищая баррикаду сверху, когда раздался чуть в стороне страшный грохот. Выглянули и сразу же поняли, в чем дело: от прямого попадания рухнула труба Трехгорной мануфактуры, раздавив верхние перекрытия пятиэтажного здания фабрики. Два соседних корпуса пылали, выбрасывая в вечернее небо красно-желтое густое пламя.

Молодой рабочий с Трехгорки по имени Коля, подружившийся с Коном и всюду сопровождавший его, и теперь находился тут же, на чердаке. Высовываясь из-за трубы, он время от времени прицеливался из винтовки, которую взял у товарища, убитого перед утром, прицеливался и, выпуская пулю, приговаривал:

— Ну, вот и еще один гвардеец на счету.

В перерыве между выстрелами Коля приваливался к дымоходу плечом и о чем-то думал. А сейчас, оглянувшись на Кона, которого почему-то считал нужным оберегать, хотя никто ему этого не поручал, проговорил с сожалением:

— Эх, если бы не убил тот мерзавец Баумана, мы бы дело еще круче завернули.

— Да-а, — вздохнул кто-то в темноте, — что и говорить, Николай Эрнестович был бо-оль-шим человеком! — И тут же — голос из темноты, обращенный к Феликсу.

— А скажи, товарищ, как же это так могло получиться, что наши выпустили гвардию из Питера? Почему дорогу не взорвали?

— Я сам об этом думаю, — сказал Кон. — Что-то, видимо, случилось совершенно непредвиденное. Я не исключаю и предательства.

— Да-а, — протянул тот же голос, — трусов и предателей и среди нашего брата отыскать можно. Тоже попадаются…

И снова — молчание. Редкие выстрелы и систематические, один за другим, разрывы снарядов во дворе фабрики и в развороченной поперек широкой улицы баррикаде.

Послышались торопливые шаги по скрипучей лестнице. Кто-то влез в узкое квадратное отверстие в чердаке и сказал хрипло:

— Все, товарищи! Все! Приказ из штаба… дальнейшее сопротивление бессмысленно… Все баррикады, кроме нашей, пали. Ночью всем уходить в подполье. Сейчас вам скажут, кому куда.