Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

Отыскать Шпрунга оказалось совсем непросто. Он жил в глубине какого-то застроенного двора, на пятом этаже узенького средневекового дома с маленькими оконцами и высокой островерхой крышей. Но еще запутанней был путь к Вагнеру. Целый час пробирались по кривым улицам и нашли вожака контрабандистов в полуразвалившейся каменной пристройке.

Вагнер оказался стариком, с деревяшкой вместо правой ноги, с морщинистым, изборожденным старыми шрамами небритым лицом. Рядом с ним Шпрунг, тоже пожилой, но крепкий и тщательно выбритый, в замшевой куртке и синих суконных штанах, заправленных в темные гетры, выглядел особенно внушительно.

— Вам от Рыжего Григория поклон, — сказал Феликс. Они со Шпрупгом стояли у двери. А в комнате был только один стул, на котором и сидел Вагнер, выставив вперед деревяшку.

— Ему тоже кланяйся от меня, если живой останешься. Деньги! — хрипло сказал Вагнер.

— Какие деньги? — изумился Феликс, полагавший, что о расчете речь впереди.

— За работу.

— Деньги по ту сторону границы…

Вагнер кивнул бесстрастно стоявшему Шпрунгу:

— Видал умника! По ту сторону! А если тебя пристрелят ваши пограничники по эту сторону, с кого я получу? С императора Александра Третьего?

Делать было нечего. Старик кинул деньги в ящик стола, даже не взглянув на них. Спросил:

— Квитанция на багаж с собой?

— Да.

— Дай сюда. Генрих, зайдешь к Карлу, скажешь, чтобы получил багаж, а сам наведайся в таможню, узнай, кто ночью будет патрулировать. Если Отто, то сегодня же ночью и переправитесь. Желаю удачи…

Для перехода выбрали участок границы, проходящий вдоль неширокой речки, густо заросшей кустарником. Генрих и Карл, вертлявый немец лет сорока, несли огромные тюки, а Феликсу достался небольшой фанерный ящик, однако очень тяжелый. «Книги», — подумал он. Брели в воде выше пояса. Лица царапали ветви кустарников с мелкими колючками.

Вдруг Генрих, шедший впереди, замер. За их спинами послышались голоса. Феликс, одна нога которого попала па скользкий камень и теперь сорвалась с него, покачнулся. Плеснулась вода. И тут же раздалось несколько выстрелов. Пули врезались в воду совсем рядом. А минут через десять голоса стали стихать. Патруль удалился.

Кинув тюки на берег, контрабандисты, которые должны были доставить груз до самого леса, засобирались назад.

— Извини, — сказал Карл. — Дальше нам нельзя. Выстрелы привлекут ваших пограничников.

Действительно, тут же в полусумраке возник силуэт человека, спешащего к реке. Феликс узнал, когда он приблизился, Пацановского.

— Не зацепили? — торопливо спросил Станислав, подхватывая самый большой тюк.

— Нет, пули врезались в воду на расстоянии руки…

— Тогда побежали. Затемно надо добраться до леса. Там нас ждет подвода.

Куницкий, вернувшись из-за границы, направил Феликса в Белосток.

— Там действует организация «Народной воли» Северо-Западного края, — напутствовал он Кона. — Тебя встретят.

На вокзале, однако, его никто не встречал. Но у Феликса был адрес Госткевича. Поехал к нему. Рассказал о поручении Куницкого.

— Я знаю, — сказал Госткевич. — Тебя ждут. Я сведу тебя сегодня с поручиком Тихомировым — он имеет полномочия от Исполкома подписать соглашение.

Вечером собралось семь человек. Кон и Госткевич представляли «Пролетариат», остальные — «Народную волю». Из них Феликс знал только Марцелия Янчевского, высокого, с хмурым взглядом, сосредоточенного в себе человека. В мае прошлого, 1883 года Марцелий три ночи провел в квартире Феликса. Янчевский считался специалистом по устройству тайных типографий. В Варшаву он приезжал по заданию Веры Фигнер установить типографию и отпечатать «Листок „Народной воли“». Тогда же Людвик Варыньский попросил Марцелия помочь наладить типографию для партии «Пролетариат». Янчевский согласился, и вскоре типография стала печатать воззвания.

Поговорить с Марцелием в те дни Феликсу не довелось. Янчевский рано утром уходил и, возвращаясь затемно, сразу же заваливался спать. Чувствовалось, что человек он малоразговорчивый, всецело поглощенный своим делом.

Янчевский и сейчас сидел отчужденно, уставясь отрешенным взглядом в занавешенное окно, всем своим видом показывая, что сидит здесь только потому, что его пригласили, и что вопросы высокой политики его, революционера-практака, мало касаются.

Зато поручик Тихомиров оказался человеком несколько забавным: даже у себя в квартире он не расставался с револьвером и саблей. А когда Феликс прочитал воззвание, озаглавленное «От мертвых к живым», поручик вынул платок, промокнул повлажневшие глаза и сказал, обращаясь к Феликсу: