Пётр Мельников - Залпы с берега

Новый год мы встречали в праздничном, исполненном оптимизма настроении. Да, было похоже, что в войне наступает решительный перелом! И уже совсем несомненным было то, что исход Сталинградской битвы скажется на положении дел под Ленинградом. По многим, едва уловимым признакам, на которые чуток военный человек, мы догадывались: и у нас готовится что-то серьезное.

Ошиблись мы в одном; события, начавшиеся 12 января 1943 года, не коснулись непосредственно Ижорского сектора и Приморской оперативной группы. В них участвовали 67-я армия Ленинградского фронта и 2-я ударная армия Волховского фронта. Начав наступление навстречу друг другу, они взломали неприятельскую оборону и 18 января соединились в районе Рабочих поселков No 1 и 5. Шестнадцатимесячная блокада Ленинграда была прорвана! Вдоль южного берега Ладожского озера образовался коридор шириною до 11 километров.

Многим нашим товарищам по оружию повезло больше, чем нам: они участвовали в операции, внесли свой вклад в первую значительную победу под Ленинградом. Участвовали в этих боях либо близко расположенные стационарные батареи, либо подвижные, железнодорожные. Активно действовали дивизионы хорошо знакомых нам командиров — майоров Г. И. Барбакадзе, Д. И. Видяева, Б. М. Гранина, С. Ф. Кудрявцева, Л. М. Тудера. Сокрушительные удары по врагу наносили крупнокалиберные железнодорожные батареи: 180-миллиметровйя батарея капитана А. К. Дробязко и 356-миллиметровая под командованием майора С. И. Жука. Помогали нашим войскам прорывать оборону противника и орудия кораблей эсминцев и канонерских лодок, и самая большая на флоте 406-миллиметровая пушка, огневая позиция которой находилась на Морском артиллерийском полигоне.

На отвоеванной у врага земле сразу же стали проводить железнодорожную колею от Жихарево до Шлиссельбурга [11] Ныне остров Малый. . И вот 7 февраля на Финляндский вокзал пришел первый поезд, доставивший в Ленинград продовольствие из Челябинска. С этого дня поступление продуктов и вооружения заметно возросло. В городе резко увеличилась выработка электроэнергии. Заводы стали производить больше вооружения.

Все эти изменения коснулись нас очень скоро. Как и всем ленинградцам — и гражданским и военным, нам была увеличена продовольственная норма. А благодаря запасам картошки и капусты, полученным с красногорских огородов, питание и вовсе становилось сносным. Поднялись на ноги все дистрофики.

Прорыв блокады, установление железнодорожной связи с Большой землей не только облегчили материальные условия существования ленинградцев. Это имело и громадное психологическое значение. Окрепло ощущение связи со всей сражающейся страной. И мы не раз вспоминали сентябрьское посещение А. А. Ждановым Красной Горки. Теперь были понятны и истоки его оптимизма,, и призыв больше думать о том, как разгромить врага под Ленинградом.

Нашу воинскую гордость подогревали и торжественные события, происшедшие в ту зиму. Во второй половине декабря была учреждена медаль «За оборону Ленинграда», и мы, ижорцы, согласно статуту, попадали под награждение. В середине февраля на флоте были введены погоны. Вскоре на рукавах наших кителей, на месте споротых нашивок, остались темные пятна невыцветшего сукна, а на плечах появились погоны из желтого шелка, заменявшего золотую канитель, с красными просветами и такой же красной опушкой.

Помнится, вначале было как-то очень непривычно смотреть друг на друга или на себя самого в зеркало. В облике нашем появилось что-то строго-величавое и, как тогда казалось, архаичное. Ведь погоны в нашем представлении ассоциировались с дореволюционной офицерской формой.

Впрочем, и само слово «офицер» все чаще фигурировало в военном лексиконе. Два с лишним десятка лет слово это было почти бранным. В него вкладывался совершенно четкий классовый смысл. Если офицер — то либо царский, либо белый; эти эпитеты подразумевались сами собой. С началом войны, когда речь заходила о солдатах и офицерах, то было ясно, что имеется в виду противник. Но постепенно окраска этих слой менялась. В речи официальной появилось понятие «офицер связи». А в разговорной речи наших командиров называли офицерами с оттенком возвышенным.

Мне кажется, что преодолению известного барьера в нашем сознании и внедрению этого слова в повседневный обиход в немалой степени способствовала пьеса Александра Крона «Офицер флота», печатавшаяся в журнале «Краснофлотец». Кстати, говорили, что прообразом героя пьесы — подводника, человека смелой мысли и высокой души — драматургу послужил Евгений Осипов, командир «Щ-406», переходы которой мы обеспечивали минувшим летом. Начало войны Крон провел в многотиражной газете балтийских подводников, и поэтому такая версия казалась нам вполне правдоподобной: Осипов действительно был, что называется, рыцарем без страха и упрека...