Пётр Мельников - Залпы с берега

Артэлектрик давит кнопку ревуна. Наводчики первого орудия, услышав его протяжный, хриплый звук, нажимают педали. Ствол пушки выплескивает желтое пламя и гром. Вздрагивает «скворешня», качаются макушки деревьев. Началась стрельба!

Через пятнадцать секунд — ревун, гром... Еще раз. Еще раз... Минута четыре снаряда. Минута — четыре снаряда. Восемь минут тридцать секунд:

— Дробь!

Смотрю на лица Клементьева, Муравьева: с них медленно сходит возбуждение. На лбу у обоих — капельки пота. А ведь им не приходилось выполнять физической работы.

— Ну, елки с палкой, кажись, неплохо сработали, — улыбается Сергей Сергеевич и застегивает верхнюю пуговицу кителя.

За последние недели он заметно изменился — вошел полностью в курс дела, восполнил пробелы в своей артиллерийской подготовке, избавился от многих штатских привычек. Но сейчас он похож на студента, свалившего каверзный экзамен. В радости своей Клементьев очень непосредствен.

Звоню на командный пункт дивизиона, докладываю Крючкову:

— Боевое задание выполнено. Израсходовано тридцать шесть снарядов. Осечек и пропусков нет.

— Молодец, Мельников, спасибо, — отвечает комдив.

— А насчет результатов что-нибудь слышно? — деликатно осведомляюсь я.

— Ты же знаешь, что с армейцами у нас связь только через сектор. А сектору сейчас не до нас.

Да, это так. Стреляли по площади. Может быть, нам и не доведется узнать, какой ущерб мы нанесли врагу. И все-таки настроение праздничное.

Звонит Герасимов. С начала стрельбы он был на огневой позиции — там, где все эти дни он проводит большую часть своего времени. И у него тот же вопрос от имени всех артиллеристов. Объясняю, как обстоит дело.

Говорю, что ущерб противнику мы наверняка нанесли и что в таких условиях успех нашей боевой работы надо оценивать по тому, как выдерживали мы темп стрельбы, насколько хорошо обслуживали люди материальную часть. А с этим у нас все в порядке. Командир дивизиона доволен.

Когда я спускаюсь на огневую позицию, парторг батареи Байдуков подходит ко мне:

— Жаль, мало постреляли, товарищ лейтенант. Но все-таки душу отвели. А как вы думаете, товарищ лейтенант, хоть на несколько минут фашистскую колонну мы задержали?

— Несомненно, и даже не на несколько минут, а побольше.

— Ну вот, — удовлетворенно кивает головой парторг,- и бойцы так же думают. Если этих гадов на каждом рубеже так задерживать, не дойдут они до нашего Ленинграда. Ни за что!

Словом, на батарее праздник.

А к вечеру приходит неприятное известие: по батарее нашего дивизиона на Тупурансари открыли огонь восемь неприятельских батарей. Люди держались исключительно стойко, но потери слишком велики, техника повреждена. Поэтому принято решение орудия и погреба взорвать, а людей эвакуировать на Бьёрке.

На следующую ночь у нас снова прозвучала команда «К бою!». Несмотря на то что действовать пришлось в потемках, все, как и накануне, проходило гладко. Но повод для стрельбы был весьма тревожный: противник пытался высадить десант на соседний с нами остров Пий-сари.

Снова били мы по ненаблюдаемой цели. Свой голос к нам присоединили еще три батареи. На этот раз итог совместного удара оказался осязаемым. После того как был дан отбой стрельбе, командир дивизиона позвонил и сказал, что десант разгромлен и противник в нашем районе отошел от кромки берега.

От сержанта Михайлова — того, что с четырьмя другими батарейцами был откомандирован в спецкоманду, пришло письмо. Он сообщал:

«В августе мы выехали в направлении Москвы, затем эшелон наш повернул на запад. В районе Ржева заняли огневые позиции. Вскоре береговые артиллеристы встретили фашистские войска сокрушительным огнем. От огня нашей батареи много было уничтожено танков, автомашин и фашистских солдат и офицеров. Но и наших немало полегло смертью храбрых...»

Читая это письмо, мы не знали, что самого Михайлова уже нет в живых — он пал в бою. Много позже стало известно, что уцелевшие моряки-артиллеристы составили ядро отдельного дивизиона, вооруженного гвардейскими минометами-«катюшами». Этот дивизион прошел по дорогам войны долгий ратный путь от Москвы до Берлина.

Вечером 2 сентября диктор с металлическими нотками в голосе сообщил по радио: «После ожесточенных боев наши войска эвакуировали город Таллин».

Для нас это не было новостью. Последнее время от приезжавших с материка командиров мы слышали, что обстановка под Таллином складывается плохо. Знали мы и то, что видное место в его обороне занимает береговая артиллерия. Ведь в составе сил главной базы флота имелось одиннадцать стационарных батарей — от 100-миллиметрового калибра и выше. Из них самая мощная — башенная 305-миллиметровая на острове Аэгна. Крупнее ее не было на всем эстонском участке фронта. И вся эта флотская артиллерия направляла свои стволы на сухопутные цели. Использовались там и железнодорожные береговые орудия. О том, как под Нарвой и Таллином действовало морское сооружение «барбакадзе», я уже упоминал.