Стивен Найфи: Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2

Что же удивительного в том, что неистовый темперамент художника породил столь же неистовое искусство?

Сад купальни. Тростниковое перо, кисть, чернила. Август 1888. 60,7 × 49,2 см

Тео знал, какие слухи ходят о его брате. «C’est un fou», [1] «Он сумасшедший» (фр.). – говорили о нем. Еще до событий, происшедших полтора года назад в Арле, еще до скитаний Винсента по больницам и психиатрическим лечебницам, публика уже отказывалась признать его творчество – работы сумасшедшего не заслуживают внимания. «Плод больного сознания» – так отозвался о живописи Винсента один критик: чем еще можно объяснить искаженные формы и непостижимые цвета?

Тео и сам годами безуспешно пытался обуздать норовистую кисть брата. Ну зачем так густо «намазывать» краску на холст? Ну зачем так спешить: не успев закончить одну работу, хвататься за другую? («Иногда я работаю с невероятной скоростью. Разве это недостаток? Я не могу иначе»). Тео снова и снова повторял Винсенту: коллекционерам подавай тщательность и завершенность, им не нужны бессчетные конвульсивные наброски, которые Винсенту угодно считать «картинами, полными живописи» .

С каждым стуком, с каждым толчком поезда Тео приближался к месту последней катастрофы, и в ушах все громче раздавался гул лет, гул презрения и насмешек. Долгое время – из семейной ли гордости, из братской любви – Тео отвергал все обвинения в безумии: Винсент просто неординарная личность, Дон Кихот, сражающийся с ветряными мельницами, возможно – благородный чудак, но не сумасшедший. После Арля все изменилось. Теперь Тео рассуждал так: «Многие художники сходили с ума, но при этом начинали создавать настоящее искусство… Пути гения неисповедимы».

И самым непостижимым был путь Винсента. За неудачным стартом в должности сотрудника преуспевающей на рынке искусства фирмы «Гупиль и K°» последовала шальная попытка стать священником странствующей евангелической миссии, за ней – краткий заход в область журнальной иллюстрации и наконец – короткая, словно вспышка, карьера живописца. Вулканический темперамент Винсента вещественно воплотился в немыслимом количестве произведений, которые были созданы за немногие годы художественной активности и беспорядочной жизни. Безвестные работы Ван Гога [2] Следуя традиции, сложившейся в русскоязычной литературе о Винсенте Ван Гоге, в настоящем издании фамильная приставка «ван» в фамилии художника (и членов его семьи) пишется с прописной буквы; во всех остальных случаях, в соответствии с общими правилами написания голландских имен, – со строчной. (Примеч. ред.) копились в чуланах, на чердаках и в пустующих комнатах у родителей, у друзей и кредиторов.

Тео был убежден: по-настоящему понять глубоко личное искусство брата можно, лишь проследив мучительное становление его характера на всем мучительном, омытом слезами пути. Это ответ всем тем, кто небрежно отмахнулся от картин – и писем – Винсента, сочтя их болезненными вывертами несчастного психопата. Тео настаивал: только пытаясь понять Винсента изнутри, можно надеяться увидеть и почувствовать его искусство так, как видел и чувствовал его сам художник. Всего за несколько месяцев до трагической поездки в Овер Тео отослал благодарственное письмо первому критику, осмелившемуся похвалить работу брата: «Вы проникли в картины и сумели разглядеть человека».

Роль биографии в искусстве занимала не только Тео, но и весь художественный мир конца XIX в. Эмиль Золя – инициатор и вдохновитель этого движения – призывал создавать искусство, которое суть «плоть и кровь» художника. «В картине я прежде всего ищу человека, а не картину», – заявлял Золя. Наверное, никто не поддерживал идею значимости биографии так пылко, как Винсент Ван Гог. В 1885 г. он писал: «[Золя]… прекрасно говорит об искусстве: „В картине (произведении искусства) я ищу, я люблю человека-художника“». И никто так жадно не собирал биографии художников, он был поистине всеяден, заглатывая фундаментальные труды о жизни и творчестве, легенды, беседы и даже обрывки слухов. Буквально следуя завету Золя, он пристально вглядывался в каждую картину, пытаясь определить, что за человек стоит за холстом. В 1881 г., в самом начале своей художественной карьеры, он писал: «Всегда, и особенно в тех случаях, когда речь идет о живописи, мой интерес к тому, кто пишет картину, ничуть не меньше интереса к самой картине».