Станислав Улам - Приключения математика

В 1934 году международная обстановка становилась все более угрожающей. В Германии к власти пришел Гитлер, и его влияние косвенно ощущалось и в Польше, выражаясь в участившихся вспышках национализма, массовых выступлениях правых экстремистов и демонстрациях антисемитов.

Не могу утверждать, что тогда я видел в этом предзнаменования грядущих событий, однако смутно я чувствовал, что, если я хочу сам зарабатывать себе на жизнь, а не продолжать неизвестно сколько еще времени принимать помощь отца, мне следовало ехать за границу. В течение многих лет мой дядя Кэрол Ауэрбах твердил мне: «Изучай иностранные языки!» Другой мой дядя, Майкл Улам, который был архитектором, убеждал меня попробовать сделать карьеру за границей. Сам же я, не осознавая истинного положения дел в Европе, испытывал соблазн устроить продолжительную поездку за границу. Причиной этого было, главным образом, мое желание познакомиться с другими математиками, обсудить с ними какие-нибудь задачи и, учитывая мою крайнюю самоуверенность, попытаться впечатлить мир своими новыми достижениями. Мои родители согласились оплатить эту поездку.

Я планировал поехать на Запад (поезжай на Запад, юноша!). Сначала я хотел провести несколько недель в Вене и встретиться с Карлом Менгером, знаменитым геометром и топологом, с которым Куратовский познакомил меня еще в Польше. Была осень 1934 года, и только что было совершено убийство австрийского премьера Дольфуса. В Вене происходил переворот, но я был настолько поглощен, почти беспробудно «пьян» математикой, что по-настоящему не осознавал этого.

Проведя пару дней в одном из венских отелей, я переехал в частный пансион. В то время это было обычным делом. Пансион находился на улице, названной именем Больцмана, величайшего физика девятнадцатого века, одного из главных создателей кинетической теории газов и термодинамики.

Когда я навестил Менгера, то познакомился в его доме с молодым блестящим испанским топологом Флоресом, который уже успел достигнуть отличных результатов. Мы очень много рассуждали о математике. Он был популярной личностью в ночных клубах города и познакомил меня с образом жизни венской молодежи.

Из Вены я отправился в Цюрих, чтобы встретиться с топологом Хейнцем Хопфом. Он был профессором в знаменитой Высшей политехнической школе, мы вели переписку. Хопф кое-что знал о моих результатах в топологии и пригласил меня прочитать в институте две лекции. Одна из лекций посвящалась нашей совместной с Борсуком работе над «антиподальной теоремой», являющейся интересной топологической задачей. Я говорил на немецком в аудитории, закрепленной за кафедрой сельского хозяйства. Помню, что вдоль стен было развешено множество картинок с коровами-рекордсменками, которые, казалось, взирали на меня с выражением печали и соболезнования.

Моя поездка в Цюрих была весьма плодотворной. Я также встретил там физика Гроссмана, бывалого путешественника, который был на несколько лет старше меня. Он порекомендовал мне отели в Англии и Франции, которые были мне по карману. Вместе мы рассуждали о философии и роли математики в физике.

После двух недель, проведенных, в Цюрихе, я отправился в Париж, где пробыл пять недель. Этот город привел меня в абсолютное восхищение. Мне уже случалось бывать во Франции, однако это был первый мой приезд в Париж.

Так случилось, что в Париже в то время жила жена дяди Майкла. Она любезно пригласила меня в гости и даже предложила прислать за мной к дверям моего скромнейшего отеля лимузин с шофером, чтобы показать мне достопримечательности. Но я пришел в такое замешательство при мысли о том, что кто-нибудь увидит меня, подъезжающего к Лувру или какому-нибудь другому музею на Роллс-Ройсе или Дьюзенберге; вещи эти показались мне такими несовместимыми, что я решил отказаться от ее предложения.

В институт им. Пуанкаре я пришел с рекомендательным письмом к старому и знаменитому математику Эли Картану. Его написал один из моих профессоров. Войдя в кабинет Картана, я сходу пустился в математическую дискуссию и начал объяснять ему, как я представляю себе простое и общее решение пятой задачи Гильберта по непрерывным группам. Сначала он сказал мне, что не вполне уловил последовательность моих рассуждений, но затем добавил: «А! Да-да, теперь я понимаю, что вы хотите сделать.» Маленькая светлая козлиная бородка Картана, его живая улыбка и лучистые глаза создавали образ, с которым у меня мысленно ассоциируются все французские математики. Он был выдающимся человеком по множеству причин и, далеко не в последнюю очередь, потому, что многих своих лучших результатов он достиг, когда ему было уже за пятьдесят — в возрасте, знаменующем спад творческой деятельности математиков.