Феликс Кандель: Врата исхода нашего (девять страниц истории)

Герои-любовники научились разрисовывать шелковые косынки.

Характерные старухи приспособились мастерить искусственные цветы и перья на шляпки.

Простаки и злодеи, комики и резонеры наловчились клеить конверты: тысячи за день.

Кто — шпильки, кто — воротнички: труппа еврейского театра почти в полном составе отбывала бессрочное наказание. Тупая, грошовая работа. Грубо надорванные жизни. Они слепли на бесчисленных конвертах, задыхались от едких химических красок. Уходили силы, тускнело дарование, безнадежность накидывала сетки морщин на лица без грима.

А кто-то безуспешно толкался у ворот киностудий, искательно заглядывал в режиссерские лица, чтобы мелькнуть потом в кадре, в бессловесной массовке: копейки за съемочный день. «Ура!» — это он в цепи красногвардейцев. «Долой!» — это он в толпе меньшевиков. «Да здравствует!» — и опять это он.

Они собирались, порой, вместе, бывшие актеры бывшего театра, и вспоминали прошлые времена. Говорили и вздыхали. Молчали и плакали. И одни из них делали крюк, чтобы пройти лишний раэ мимо здания театра. Другие делали крюк, чтобы обойти его стороной.

А время впереди предстояло прожить гнусное, страшнее страшного: года пятидесятый, пятьдесят первый, инфарктный пятьдесят второй… Когда арестовали врачей-убийц, когда упорно шептались о бесконечных бараках в Биробиджане, куда будут переселять теплушечными эшелонами, когда по ночам боялись ложиться спать, лихорадочно уничтожали еще неуничтоженные «улики».

Уже сослали в Сибирь жен и детей Зускина и Маркиша, Фефера, Квитко и Бергельсона. Остальные, пока несосланные, жили в пустоте. И никто не хотел с ними общаться, с семьями опальных. Гости к ним не ходили, телефоны у них не звонили, знакомые на улицах шарахались, как от зачумленных. И если друг приходил в осиротевшую семью, к жене и детям, на день рождения сгинувшего в лагерях товарища, это был настоящий друг.

А в газетах разгул был черносотенный. А журналы захлебывались от злости. А репродукторы на стенах, как собаки бешеные, разве что не кусались…

И опять: кто же они, кто такие?!

«Врачи-убийцы… Изверги человеческого рода… Банда врагов народа… Участники гнусной шайки людоедов… Наемные убийцы, скрывающиеся под личиной профессоров медицины… Подлые отравители, продавшие душу и тело международному империализму…»

Что же они натворили на этот раз, что?!

«Неописуемо чудовищны преступления… Были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт»… Давнишние агенты английской разведки… Ставили своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза… Старались подорвать здоровье и вывести из строя… Установлением пагубного режима и неправильным применением сильнодействующих лекарственных средств довели до смерти… Жертвами этой банды пали товарищи А. А. Жданов и А. С. Щербаков…»

И наконец, выводы и заключения, задолго до суда, до разбирательства, отголоском неизбежных и беспощадных приговоров:

«Гнев и омерзение честных людей… Сокрушительный удар!.. Священный долг… Происки поджигателей… Ликвидировать вредительство… Покончить с ротозейством и благодушием… Бдительность и еще раз бдительность!»

Все цитаты взяты из одной статьи одного лишь журнала («Огонек», 25 января 1953 года). А сколько их было таких — не сосчитать! А сколько говорено на собраниях — не перечислить! А сколько косых взглядов на работе, реплик в трамвае, скандалов в общих квартирах — попробуй проверь!

И не было уже еврейской речи на сцене, еврейских песен по радио, еврейских танцев на эстраде. Будто исчезли евреи за одну ночь, вымерли, вымерзли, волшебным способом превратились в неевреев.

И затихло все, замерло, затаилось до лучших времен…

Прошло с той поры двадцать с лишним лет.

Вроде, посвежело со временем, потеплело и посветлело, а с этим делом — никак. Школ нет. Газет нет. Культуры своей тоже нет. А есть один лишь журнал на «идиш», который никто теперь не читает, да и читать не может.

Года с шестьдесят второго объявился скромный разъездной ансамбль на пяток актеров, что ездил по окраинным клубам да играл фрагменты из старых спектаклей. И ходили к ним старики, ходили люди за сорок, а молодежь почти не ходила — безъязыкая.

За две последние переписи, с интервалом в десяток лет, число евреев в стране не прибавилось. Было два миллиона с небольшим, да так и осталось. Будто не рожали матери, не росли дети, не жениховались молодые…