Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

Я как будто бы этого ожидал. Я ожидал этого бессознательно. Потому что когда я садился, очень многие знали, что я собираюсь отказаться от службы в армии. Мне только исполнилось восемнадцать, я подал заявление о выезде в Израиль, и многие знали, что я пойду скорее в тюрьму, чем в армию. Потому что после армии ты уже не уедешь из России долгие годы, а после тюрьмы…

И вот я получил эту открытку за подписью — Ида.

Я не знал, сколько ей лет. Я не знал, кто она, что она, но по содержанию письма сразу было ясно, что это человек, который тоже хочет уехать в Израиль и который хочет мне помогать.

Это был самый радостный день, пожалуй…

И вот мы начали с ней переписываться, и я стал получать от нее открытки, израильские открытки! Даже когда я был на свободе, я никогда не видел израильские открытки, и первые вещи, которые были сделаны в Израиле, я увидел в тюрьме.

Потом начали приходить телеграммы. Телеграммы из Москвы, в шестьдесят-семьдесят подписей. На Пасху, на Пурим, на день рождения. И это очень поддерживало. В лагере что основное? Основное, это поддержка с воли, это письма. Нужно писать, писать, писать… Но никто здесь этого не понимает. Понять может только тот, кто сидел в лагере, — что означают письма для заключенного. Даже для уголовников. Когда ты получаешь письмо, это для тебя наивысшее счастье в лагере. Выше нет ничего. Уголовники ставят письма выше водки, выше гашиша, выше сигарет и всего остального.

И я получал от нее письма. Много писем…

Самое счастливое время в моей жизни — это время, когда я сидел в лагере, когда я добивался разрешения выехать в Израиль. Это очень здорово — добиваться цели, и знать, что кто-то о тебе думает. И если бы не было Иды, навряд ли я смог бы это ощутить…»

«Она меня сама нашла, когда Саша попал в тюрьму. Причем разыскивала довольно долго, потому что я в это время переехала в другой город.

Это меня очень поразило, что чужая женщина заинтересовалась моим сыном. И как он себя чувствует, и как часто пишет письма, и что ему нужно, чем помочь, и в чем я нуждаюсь. Даже мои близкие родственники не особенно тепло ко мне относились в этот период. Они, конечно, сочувствовали, но немножко боялись меня. А Ида… Такая теплота и заинтересованность — меня это очень вначале удивило…»

«…Я получал от Иды много писем. Очень много. Основное, чем я жил, были ее письма. И во многих случаях, когда надо было принять какое-то решение, я советовался с Идой.

Кто у меня был? У меня никого не было. Я жил в окружении уголовников. Имел дело только с уголовниками. Мои друзья были уголовники. Но у нас были разные цели, разные пути в жизни. Не было вокруг ни единого человека, с которым я мог бы посоветоваться. Даже моя мать не могла мне помочь. Я ей давал скорее советы, чем она мне. Поэтому единственным человеком, который мог оценить мою ситуацию и подсказать, была Ида Нудель.

Чтобы выдержать этот срок, мне нужен был такой человек, и она будто это чувствовала, она появилась вовремя…

Ида для меня — наивысший авторитет. На любой мой вопрос, даже несерьезный, она всегда отвечала серьезно. Только поэтому я мог говорить с ней на любую тему. Я знал, что она никогда не будет смеяться, о чем бы я ни написал…

Ни одно письмо не пропадало бесследно: Ида следила за каждым. Чтобы не оборвалась переписка, которую трудно потом снова наладить. Так же поступал и я. Я писал ей, даже не получая ответа. Я верил, что она пишет, и она верила, что я пишу.

Когда перестали приходить ее письма, я объявил голодовку. Я написал начальнику, что буду голодать, пока не отдадут ее письма.

Я уже знал, что они их изымают, потому что мы их нумеровали. Если за письмом № 5 приходит письмо № 7, значит шестое мне не дали. Я объявил голодовку, и после этого они отдали мне все ее письма и еще самоучитель иврита, который тоже пришел по почте…

Администрация лагеря ее боялась.

Мне это было смешно. Потому что когда я приходил к «оперу», он говорил с раздражением:

— Кто эта женщина? Почему она пишет? Скажи ей, чтобы она больше не писала, не беспокоила людей.

Она пишет в ЦК, а я потом должен объясняться…

Мне было смешно…

А Ида, действительно, писала, Ида жаловалась. Она знала, куда писать, чтобы произвести впечатление на администрацию лагеря. В ЦК КПСС, в Президиум, Генеральному прокурору… А «опер» обязан отвечать на каждое письмо, он не может не ответить. И потому он старался, чтобы со мной было нормально, чтобы не было новой ее жалобы, на которую опять надо отвечать. И потому он раздражался и нервничал, что какая-то женщина может влиять на их отношения к заключенному. И ее письма заставляли их соблюдать собственные инструкции, которые они вечно нарушали…