Татьяна Лунгина: Вольф Мессинг — человек-загадка

Чудовищное перенапряжение последних дней на фоне собственной болезни — воспаления легких — сказалось: меня свалил глубокий сон, и я проснулась в половине седьмого, не помня, как заснула, словно после общего наркоза. Но осадка в душе от тяжелых сновидений или каких-либо смутных предчувствий не было. Я с тревогой посматривала на молчащий телефон. Календарь показывал пришедший день — 9 ноября 1974 года, а в восемь двадцать утра телефон таки позвонил.

...Позвонил Александр Давыдович, заведующий отделением, и сообщил, что Вольф Григорьевич скончался вчера в 23 часа... Зная, что я больна, они не решились сообщить печальную весть на ночь. А сам он — мертвый — уже не мог телепатически передать мне последний пульс души...

Теперь на мою долю выпала обязанность сообщить трагическую новость другим и, придя в себя от первого удара, я тут же позвонила Валентине Ивановской, его ведущей. И только повесила трубку, как молнией пронзило сознание: МОЗГ! Мозг Вольфа Мессинга!

И сразу вспомнилась легенда о том, что его мозг оценивался в миллион...

Если исследование его мозга действительно могут что-то дать науке, то он принадлежит всем, и ничьей собственностью быть не может. Так же, как сердце Шопена, хоть оно и похоронено в Польше.

Сейчас, когда быстротечное время сгладило боль утраты, позволю себе дать читателю бухгалтерскую сторону предполагаемой сделки.

В обоих полушариях коры головного мозга насчитывают 14 миллиардов клеток — как пчелы в улье. И если они оценены в миллион — долларов ли, рублей ли, — то сколько же стоит каждая клеточка, уникальный и неповторимый феномен природы?! Так вот, оказывается — семь десятитысячных доллара, микроскопически малая часть цента. Не слишком ли дешево?

Но тогда эти саркастические мысли с коммерческим уклоном мне не приходили — до иронии ли в такие минуты?

А время торопило, в любой час могли провести трепанацию черепа, процедура, от зрелища которой у медиков-новобранцев волосы встают дыбом: обследованные части мозга кусочками складывают в живот покойнику... Тем нелепее было представить мне эту жуткую процедуру с мозгом Мессинга. Я немедленно набрала номер телефона профессора Анатолия Владимировича Покровского и высказала ему свою озабоченность по этому поводу. Он ответил, что вскрытие поручено профессору Крымскому, а сам он сегодня отдыхает, и что на Крымского можно положиться, он-де халатности не проявит. Но сколько бывает непредвиденных случайностей! Пытаюсь дозвониться профессору Крымскому, оказывается, что номер телефона у него новый, а женский голос дотошно расспрашивает меня — кто я, да зачем, — но все же объясняет, как с ним связаться. Увы, по новому адресу мне ответили, что профессор уже ушел в клинику на вскрытие!

Все, я опоздала! Нервы на пределе! Скорей в институт, только бы успеть!

Саша, мой сын, в тот день был единственным дежурным врачом кожно-венерической больницы, что оставляло мало шансов оторвать его хоть на часок, но ждать такси по вызову, да еще в воскресный день — пропащее дело. И я решаюсь склонить Сашу к нарушению служебного долга: срочно подвезти меня на своей машине в институт, пока вся процедура по вскрытию не закончилась. Но сын отказывается везти меня не столько из-за занятости (как раз на удачу тяжелых больных под его опекой не было), сколько беспокоясь о моем состоянии — воспаление легких!

Я твердым голосом сказала:

— Александр, сейчас не разговор матери с сыном, ты же знаешь наш девиз — в серьезном деле шуток нет! (А как хотелось сказать: «...с тобой говорит друг не Вольфа Григорьевича, а МЕССИНГА...»), да и теперь есть кое-что поважнее моего здоровья. Давай в машину, и мигом за мной!

Минут через пятнадцать я не вбежала, а влетела в кабинет к профессору Крымскому и сразу же — о мозге Мессинга.

— А вы думаете, мы сами не понимаем ситуацию? Даже, если глубокие исследования окажутся маловпечатляющими для науки, мы в любом случае должны сохранить его мозг, ну, символически хотя бы. У меня есть друзья в Институте Мозга и я обещаю, что они об этом позаботятся, — ответил мне профессор, дружелюбным жестом указывая на кресло.

Наконец, я могла облегченно вздохнуть и, обессиленная, почти упала на сидение. Нервы размякли, и впервые после сообщения о его кончине комок подступил к горлу...