Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

И больше — ни-че-го…

Хотелось упиться этим состоянием. Вся опасность еще впереди. Но день да мой… День радости счастья…

День свободы…

Это чувствовалось остро.

Мы сняли шапки, поцеловались и вздохнули полной грудью.

У нас 30 патронов. Мало. Но 28 в противника и 2 в себя — таково было мое с Мальсоговым условие.

Шли лесом по болоту…

Кучами, в особенности в лесу погуще, лежал снег. Ручейки разлились… Ноги вязли…

Надо были уйти с места работы.

Конвоиры и 5-ый шли в кучке, за ними Сазонов и {182} Мальбродский. Я с компасом и винтовкой шагах в 10-ти сбоку. Мальсогов сзади.

Пройдя версты три, мы были совершенно измотаны, и я сделал первый маленький отдых. Конвоиров и 5-го посадили на приличное расстояние и запретили им разговаривать между собой.

Сами сели в кучку, выпили болотной воды и начали строить дальнейший план и делиться первыми впечатлениями.

Покуда мы были в сравнительной безопасности. Мы в лесу, и раньше, как в 12 часов дня, то есть в обед, нас не хватятся. Потом, конечно, погоня по следу и наверное полицейские собаки.

Последнее обстоятельство мне особенно не нравилось. В лесу от человека уйти можно, но от собаки трудно, поэтому даже на этих трех верстах, переходя ручейки, я старался провести всех хоть немного по воде. Но конечно наш след можно было найти.

План наш был такой: Прежде всего нам нужно перейти железную дорогу Петроград — Мурманск. Она находилась в 12-ти верстах от лагеря. Затем, обогнув с Севера город Кемь, выйти на реку Кемь, которая течет с запада на восток и придерживаясь ее, идти на запад.

Все это возможно было выполнить, но тут являлось препятствие конвоиры.

Идти сразу этим путем, — значить конвоиры вернутся в лагерь и покажут наш след.

Расстрелять… Я не мог пойти на это. Я убью только тогда, когда по совести, будет совершенно ясен выбор — или убить или умереть. Бог меня спасал, спасет и без убийств…

Что делать?

Показать след в другом направлении — идти на север.

Так решено.

Отдыхая, мы вспоминали подробности…

Позвали "Краснощекого" конвоира…

Оказалось, что следя за мной, он по лицу и манерам подозревал меня в желании бежать в одиночку…

"Почему"? — "В вас виден бывший офицер".

"Ну так что ж? — "Опасный элемент… Только не расстреливайте меня", становясь на колени со слезами умолял он…

Вспомнили про согнутый штык… Позвали другого {183} "сопротивлявшегося"… Осмотрели и перевязали рану… Оказалось не опасно штык попал в кость. И… согнулся…

"Рана пустяки… Только оставьте живым", взмолился и этот.

За короткий промежуток нашего путешествия эти мольбы повторялись чуть ли не в десятый раз… Они были уверены, что их кончат…

Трудно было их успокоить и уверить в различии большевицкого и нашего отношения к человеческой жизни.

Пригласили и "пятого", нашего невольного компаньона. Он оказался казаком "Васькой Приблудиным". При разоружении он никак не мог понять… Кто — кого? Поэтому встал на колени и поднял руки.

Я спросил его, что он хочет делать: — Вернуться в лагерь? Идти своей дорогой? Или следовать за нами?.

Взмолился взять его с собой. Нас это конечно не устраивало — лишний рот и, хотя и свой брат арестант, но все таки нельзя довериться… Покуда вопрос оставался открытым.

Передохнули. И надо было двигаться…

Солнце грело, и на ходу становилось жарко…

Мы сняли с себя все, чтобы идти налегке, и нагрузили этим красноармейцев… Ничего, пускай попарятся и вымотаются.

Мальбродский отдал свою одежду и надел красноармейскую форму.

Тоже хотел сделать и я, но мне она была мала.

Трудно было идти. Сапоги были полны водой… Болото вязкое… Лес лежал… Натыкались на заросли… Но шли бодро… Ощущение свободы двигало вперед… Все казалось хорошо.

Часов у нас не было. Я определял время по солнцу и компасу. Перевалило за 12…

Мы шли не останавливаясь… хотелось сеть… Часа в 2 опять передохнули… И опять пошли… Начали выдыхаться… И вот около 4-х часов, взобравшись на гору, мы увидели линию железной дороги Петроград- Мурманск а на юго-западе город Кемь…

Здесь мы решили отдохнуть и поспать, чтобы потом двигаться всю ночь.

Единственной ценной для меня вещью на Соловках было мое {184} Евангелие. Его я взял с собой. Дня три-четыре спустя после нашего побега, я начал путаться и сбиваться в счете дней и поэтому, не имея бумаги, я решил на Евангелии записывать наши дневки. Обозначал я их какими-нибудь событиями, предметами или происшествиями, которые чем-нибудь выделялись и врезывались в мою память. Потом уже эта запись перешла в короткий дневник.