Анатолий Черняев: Совместный исход. 1974

1. Облик современного цивилизованного человека нашей страны сложен по Пушкину. Мы этого не замечаем, потому что Пушкиным пропитана вся наша культурная традиция, в которой вырастает такой человек.

2. Пушкин нашел и дал нам меру соотношения между нашей страной и всем миром, определил место русского человека в интеллектуальной истории этого многонационального мира.

3. Пушкин ближе (должен быть ближе) к нам, чем те в XIX и частью в XX веке, кто унаследовал от него русскую литературу - духовную традицию. Он человек чести, а не совести. Вспомните Лермонтова: «. невольник чести». Про совесть писал Достоевский и др., Пушкин про это никогда не писал. Совесть - это, когда человек что-то сделал, вопреки своим правилам, потом раскаивается и часто считает, что тем искупает сделанное.

Невольник чести - не значит ее раб. Честь - это следование, добровольное следование (а не служение) благородным правилам. Современному человеку надо ориентироваться именно на это.

Директор Пушкинского музея очень деликатно сопровождал Дезьку к его месту на сцене, так, что те, кто не знают, что он почти ничего не видит, и не заметили бы. Он был в очках, перед тем, как говорить, снял их. Держался с самого начала очень спокойно и уверенно. Говорил искренне, ясно, ни малейшего намека на заученность, хотя в этой сложнейшей по мысли речи не было ни одного слова-паразита, ни одной словесной пробуксовки.

Потом, где-то на уровне квалифицированного клубного мероприятия, были арии, флейта, арфа, чтение писем и дневников тех, кто был возле умирающего Пушкина. (Запомнилась скверная актриса с длинным носом и большими, под есенинские времена, глазами. Пела ужасно. стыдно.). Потом, произведя скандальный шум, меня вытащил, зажатого среди стоящих в проходах, поводырь Дезьки, чтец его стихов и бывший актер с Таганки, некий Рафка ... и уволок за кулисы. Мы с Дезькой расцеловались. С ходу он повторил мне (уже не раз рассказанные) больничные анекдоты собственного производства. Рассказал, как он делает книгу о рифме (на самом деле - краткая теория=история российской поэзии). Сказал, что ему дали квартиру в 50 кв. м. с кухней в 9 кв. м. в районе Коломенского. Звал к себе - «почитаю тебе свою прозу». Он огромно талантлив. Обещал к нему приехать в Опалиху в следующее воскресенье.

15 февраля 74 г.

События недели. Поехал было на панихиду Мочульского, но из морга его привезли с опозданием на 2 часа и я не дождался. Было это в старом клубе МГУ на улице Герцена. Убогость, малолюдство, в основном люди с кафедры. Повидал все тех же, которые уже 25 лет назад выглядели полными маразматиками. Сейчас в общем немного изменились. Застенкер бросился сразу меня упрекать и учить насчет социал-демократов. Другие - те, кто были еще аспирантами, когда я начинал преподавать: Адо, Языков. Тут же Маша Орлова, теперь профессор и доктор наук. От всех от них, и от разговоров, и от их вида, и от их скучного, будничного отношения к «событию» веет такой затхлостью, такой интеллигентской провинцией, такой давящей тоской, что, общаясь с ними, думал только об одном: «Боже! Какое счастье, что жизнь меня своевременно вытолкнула из этой среды!»

Мочульский, говорят, то и дело болел. Ходил весь скрюченный от радикулита, потом появился палеартрит. Машка откомментировала: «Ты ведь слышал, что жена от него ушла. А ему диета нужна была. Целыми днями он ничего не ел, потому что нормальной пищи ему нельзя, а специально готовить некому было. Принесет сын из буфета винегрет - вот и вся дневная еда». «Скрывал свою болезнь, - продолжил Дробышев, - даже, когда в больницу лег, просил меня не говорить об этом на кафедре. А потом его зажало, почки отказали. Десять дней он орал на все отделение - это ужас какой-то. Я там тоже лежал в это время».

Вот так-то. Серо прожил. Достиг профессора. Написал за всю ученую карьеру пару скучных статеек об Англии 30-ых годов и одну брошюру - по кандидатской диссертации. Сам никого не любил, был зол и вреден. И его никто не любил, большинство презирали, некоторые побаивались. Был он огромен и нелеп, несколько квадратного облика, одно время очень толст. И вот в 55 лет кончился. Ничего никому не оставил, даже следов в памяти.

В среду выдворили в ФРГ Солженицына. Операция была проведена ловко, корректно и элегантно. Подробности (согласие Брандта) мне пока неизвестны. И уже сейчас - прошло два дня - серьезные западные газеты признают неизбежность его скорого затухания. Еще одна «вспышка» крика и потом он быстро начнет им надоедать.