Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля

Первый и самый важный сборник новелл на французском языке — «Сто новых новелл» — был составлен в 1458— 1460 годах, вероятнее всего, в замке Женапп, где изгнанник дофин Людовик был тогда гостем бургундцев. Во время приездов Карла, графа де Шароле, который тогда неохотно посещал круг придворных своего отца, герцога Бургундского Филиппа Доброго, там собирался своего рода литературный кружок. В общем, аристократический кружок друзей, которые, как они говорили, предавались игре ума, чтобы одолеть скуку и ожидание. Каждую «новеллу» по очереди представлял рассказчик, неизменно упоминаемый составителем сборника, оставшимся неизвестным. Дофин, выступающий под именем «монсеньор», рассказал, по меньшей мере, восемь (в некоторых изданиях ему приписывают еще три). Среди близких ему людей, оставшихся верными в изгнании и впоследствии щедро вознагражденных, новеллы сочиняли Антуан де Шатонёф, Жан де Монтепедон, отправленный с поручением к королю Карлу в 1460 году, и Жан д'Эстье, сеньор де ла Бард, назначенный сенешалем Пуату в 1462 году.

«Сто новых новелл», очевидно, были созданы под влиянием «Декамерона» Боккаччо, переведенного в 1414 году, по просьбе Иоанна Беррийского, с итальянского на латынь Ан-тонио из Ареццо, а с латыни на французский — Лораном де Премьефе, а также «Книги фацетий» Поджо (написанной в 1438—1452 годах) — флорентийца, секретаря папы Бонифация IX. «Сто новых новелл» быстро завоевали известность и были отпечатаны в Париже трудами Антуана Верара в 1486 году, всего через год после «Декамерона». В этом издании на иллюстрации на первой странице изображен дофин Людовик, беседующий со своим «добрым дядюшкой» — герцогом Филиппом Бургундским. Никто не спорил с тем, что он сыграл заметную роль в создании этого произведения. Он также стал одним из немногих французских королей, если не единственным, кто выступил в роли соавтора одного из самых популярных литературных произведений своего времени в своей стране.

Позднее, во времена Возрождения, оно послужило источником вдохновения для других. Например, Филипп де Виньёль, мастер из Меца, в своих «Ста новеллах» (1505—1515) ссылался как на Боккаччо, так и на бургундский сборник. Еще большее влияние последний оказал на Маргариту Наваррскую, хотя та в своем предисловии к «Гептамерону» утверждает, что пожелала соперничать лишь с флорентийским рассказчиком, и ни словом не упоминает о женаппской книге. Ее сочинение, оставшееся незаконченным из-за ее смерти в 1559 году и ограниченное семьюдесятью двумя новеллами, вопреки истине, приводится во многих учебниках как одно из самых первых проявлений интереса французов к итальянским поэтам и гуманистам. Историки французской «возрождающейся» литературы забывают, что Маргарита не могла не знать о «Ста новых новеллах», которым было уже почти сто лет. Она даже переписала от себя одну из новелл, рассказанных дофином. Но если следовать схемам, то здесь нет ничего удивительного, поскольку Маргарита вписывалась в интеллектуальное движение Возрождения, тогда как «Сто новых новелл» принадлежали к Средневековью. И множество авторов утверждают, что никто во Франции не проявлял настоящего интереса к Италии до знаменитых войн Карла VIII, Людовика XII и Франциска I.

Рассказчики из Женаппа дали волю воображению и не повторили ни одной из историй Боккаччо. Они черпали сюжеты из франко-бургундских анекдотов и забавных историй, в которых никогда не упоминалось об Италии. Однако они позаимствовали из «Декамерона» идею о людях, развлекающих друг друга рассказами, и намеренно непристойный тон. В противоположность куртуазным романам, они говорят лишь об обмане, супружеских изменах и неверности всякого рода. Людовик, без всякого сомнения, был в своей стихии: его новеллы озаглавлены «Муж-сводник своей жены», «Ладан дьявола», «Рог дьявола», «Корова и теленок», «Честная женщина с двумя мужьями», «Добродушный рогоносец» и «Стриженая госпожа». Говорить о подобных непристойностях и подлом обмане было для него совершенно обычной игрой. Коммин сообщает, что «чаще всего он трапезничал в полном зале со многими дворянами из ближнего круга. Тот же, кто вел самый лучший и самый похотливый рассказ о гулящих женах, был больше всех обласкан. И он сам вел такие рассказы».

Если почитать свидетельства других очевидцев, перед глазами возникает образ зачастую тривиального человека, во всяком случае, очень обыденного в разговоре, и такой образ обычно и присутствует в наших книгах. Можно ли, однако, предположить, что эта вульгарность, даже грубость в выражениях были свойственны ему по природе? Или же присущи его эпохе? Конечно, нет: авторы эпохи Возрождения не всегда обращались к более тонким источникам вдохновения и не стремились к более благородным выражениям. Боккаччо задал тон, а другие много позже, в самую прекрасную эпоху XVI века и гуманизма, сочинили или переделали множество новелл, историй или фаблио в том же игривом ключе и в том же женоненавистническом тоне, если не хуже. Так, Чосер считал себя учеником Боккаччо («Кентерберийские рассказы», 1526). То же относится к Рабле, Брантому и даже Макиавелли («Устав увеселительного общества», 1513—1520), который в очередной раз взял за основу сюжет о группе мужчин и женщин, вынужденных провести не-сколько дней вместе на вилле под Флоренцией, спасаясь от чумы, и в каждом рассказе говорил об обществе притонов и публичных домов.