Торнтон Уайлдер - Мост короля Людовика Святого. День восьмой

На протяжении многих десятилетий творчество Торнтона Уайлдера, прозаика и драматурга, не раз вызывало громкий, а подчас и восторженный отклик у широкой аудитории и было удостоено многих литературных отличий. Ровесник Ск. Фицджеральда и Дж. Дос Пассоса, У. Фолкнера и Э. Хемингуэя, последний представитель этой блестящей плеяды, Т. Уайлдер (1897–1975) внес заметный вклад в золотой фонд американской литературы в период между двумя мировыми войнами. Панорама культурной жизни Америки 20-х годов была бы неполной без его повести «Мост короля Людовика Святого», а пьеса «Наш городок» так же неотделима от духовного климата предвоенных лет, как «Гроздья гнева» Дж. Стейнбека, поэзия К. Сэндберга и А. Мак-Лиша. Неизменный читательский интерес вызывали публикации и последующих романов писателя: «Мартовские иды», «День Восьмой», «Теофил Норт».

И в то же время среди своих современников Уайлдер держался несколько особняком — настолько, что в пылу литературных баталий иные критики считали, что Уайлдер чужд гражданской активности, и отрицали за ним право именоваться национальным писателем. За пятьдесят лет своей литературной деятельности он писал о таких далеких одна от другой эпохах, как век Юлия Цезаря и конец XIX столетия, о столь различных странах, как средневековое Перу и античная Греция. При этом, однако, географическая экзотика и исторические экскурсы служили ему чаще всего не более чем декорацией, соответствующими «опытными условиями» для постановки очередного философско-нравственного эксперимента. Перу Уайлдера принадлежат романы и повести, серьезные драмы (их даже точнее называть мистериями) и веселые фарсы, но в известном смысле все его произведения одноплановы: начиная со своих ранних книг — «Каббала» и «Мост короля Людовика Святого», — писатель, словно находясь в лаборатории, ищет пути к разгадке извечной тайны человеческого существования, влияния на него общественной среды и наследственности, соотношения закономерности и случая.

Торнтон Уайлдер — сравнительно редкий для литературы XX века пример философа и моралиста, тяготеющего к исторической всеохватности и к универсальности художественных оценок и обобщений. Его в полной мере можно было бы назвать «гражданином мира», сознавая, разумеется, всю условность приложения этого понятия, возникшего в относительно гармоничный XVIII век, к нашей эпохе, насыщенной острейшими противоречиями. В трактовке истории Уайлдер далек от материализма; он рассматривает ее то как арену борьбы разнообразных идей, то как зримое проявление развития человеческого духа. Но было бы неверно судить об этом крупном американском писателе как о (согласно мнению известного критика М. Каули) «великом внесоциальном и антиисторичном романисте, мастере анахронизма». Каждое из лучших произведений Уайлдера по-своему откликалось на требования времени и помогало выявлять определенные тенденции в духовной жизни американской нации. Своеобразие материала книг Уайлдера, философичность его творческой манеры и подчеркнутая изысканность стиля составляют в совокупности законченное эстетическое целое, которое находит свое место в многоголосье литературы Соединенных Штатов в XX веке.

Торнтон Найвен Уайлдер родился в типичном для американского Среднего Запада штате Висконсин 17 апреля 1897 года. Среди значительных фактов его ранней биографии — воспитание в семье, отличавшейся ревностным протестантизмом, поездка в Китай (его отец был назначен американским консулом в Гонконг), занятия в Оберлинском колледже и Йельском университете. После вступления США в первую мировую войну Уайлдер пытался завербоваться в экспедиционный корпус, но из-за слабого зрения был зачислен в службу береговой артиллерии. 1920 год стал для юноши переломным: получив стипендию, он на год уезжает в Рим изучать археологию и пополнять запас наблюдений для будущей литературной деятельности.

Первый роман Уайлдера «Каббала» (1926) был навеян итальянскими впечатлениями, и уже в нем можно проследить некоторые идеи и композиционные приемы, получившие развитие в последующем творчество писателя. Начинающему прозаику удалось откликнуться на почти всеобщую послевоенную разочарованность литературной молодежи в странах Запада, а кроме того — быть может, неосознанно, — выразить одну из настоятельных потребностей американской демократической мысли. Речь шла об укреплении интеллектуальных корней американской культуры, о ее «вхождении», спустя почти сто лет после поколения романтиков, в круг общечеловеческой философской и этической проблематики.