Джимми Коллинз - Летчик испытатель

Я чувствовал себя так, как будто меня избили. Мне казалось, что кто-то вынул мои глаза, поиграл ими и снова вставил на место. Я чуть не падал от усталости и чувствовал острую, стреляющую боль в груди. Спина у меня болела, и вечером из носа шла кровь. Меня слегка беспокоило предстоящее предприятие с девятью g.

Назавтра выдался свежий и прозрачный золотой осенний день. Небо было синее, как индиго, и чистое, как горный ручей. Один из тех дней, когда хорошо жить.

К моему удивлению, я чувствовал себя превосходно и подумал: «Должно быть, пикирующие полеты действуют укрепляюще».

Я направился к самолету, для того чтобы поднять его, довести при пикировании до критической скорости и выйти из пике с девятью g. Вчера, в последнем полете, сплющилась обшивка фюзеляжа. Резкий выход из пике при восьми с половиной g толкнул фюзеляж со скоростью в триста шестьдесят миль в час навстречу упругому воздушному потоку. Металлические крепления обшивки фюзеляжа были раздавлены так, как будто по ним прошелся паровой каток. Это повреждение не затрагивало основных частей самолета и не отражалось на его прочности. Оно могло быть исправлено в тот же день. Заодно решено было усилить и крепления.

Во время ремонта я разговаривал с офицером, который только что прилетел из Вашингтона. Я поделился с ним своим беспокойством по поводу девяти g. Он сказал, что когда берешь ручку на себя, нужно громко кричать. Это помогает. Мне показалось, что он смеется. Такое средство казалось крайне нелепым. Но он говорил серьезно. Он объяснил мне, что это напрягает мускулы живота и шеи, помогает сохранять сознание и зрение.

Пока мы дожидались, кто-то рассказал мне о военном летчике, который несколько лет тому назад при испытаниях на аэродроме Райт, из-за неверного акселерометра, случайно сделал слишком много g. Он дошел до невероятно высокой цифры — не то двенадцать, не то четырнадцать g. У него лопнули в мозгу кровеносные сосуды. Он около года пролежал в госпитале. Говорили, что ему никогда не поправиться… Я решил приложить все усилия к тому, чтобы не превысить девяти g. Днем я поднялся до восемнадцати тысяч футов, сделал горку и начал пикировать. Снова мертвое бесшумное падение и нарастающий рев. Снова — все внимание скачущим стрелкам приборов. Летчик никогда не видит земли во время такого пике: он слишком занят наблюдениями в кабинке. Снова страх, усиливающийся в течение тридцати наполненных визгом и воем секунд, когда жизнь — задержанное дыхание, когда страх смерти — тень, притаившаяся в темном углу. Снова истязается машина. Начинает казаться, что ни одно создание рук человеческих не выдержит напряжения от такой скорости.

Когда альтиметр показал восемь тысяч футов, я перевел взгляд на акселерометр и взял ручку на себя. При этом я действовал обеими руками. Я хотел как можно скорее прочесть показания прибора. Невидимая сила, словно наказывая меня, так вдавила меня в сиденье, что я еле различил, как стрелка проходила цифру девять. Я с трудом сообразил, что зашел дальше, чем следует, и освободил ручку. Когда моя голова прояснилась и в глазах посветлело, я обнаружил, что уже выравнялся и что регистрирующая стрелка акселерометра стоит на девяти с половиной. Я сверился с альтиметром. Он показывал шесть с половиной тысяч футов.

Когда я спустился на землю, офицер, видевший немало таких полетов, сказал мне:

— Мне казалось, мой мальчик, что вы никогда не выжмете ручку. И я невольно закричал: «Ручку от себя! Ручку от себя!»

Я чувствовал, что у меня внутри все истерзано. Я забыл, что надо было кричать. Спина моя болела так, как будто меня поколотили. Я был сам не свой, я радовался, что мне не надо делать пике ежедневно.

Однако этим дело не кончилось. Остаток дня я посвятил полетам при различных условиях нагрузки. Я занялся высшим пилотажем, — делал мертвые петли, моментальные бочки, медленные бочки, штопоры, настоящие иммельманы, летал вниз головой.

Но и этим дело не кончилось. На следующий день я полетел в Вашингтон. Ведь испытания на авиазаводе были только предварительными!

В Вашингтоне я должен был сделать сначала три взлета и три посадки, затем повторить все фигуры высшего пилотажа при различных условиях нагрузки и, в заключение, сделать два пикирующих полета до конечной скорости с выходом из пике при девяти g.

Когда я готовился к тому, чтобы продемонстрировать три взлета и три посадки, над аэродромом показалась эскадрилья истребителей. Их было двадцать семь. Они принадлежали морской эскадре, для которой предназначались новые самолеты в том случае, если военное министерство их купит. Истребители сделали посадку и выстроились в ряд. Летчики вылезли из кабин и столпились у моей машины. Это были лучшие эксперты страны. На заводе, занятый другой работой, я слишком мало уделял внимания посадкам. Что если я скверно посажу машину на глазах у всей этой компании?