Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

- Барсова, - говорил Костя, - не только очень интеллигентна, но также добрый, приветливый человек и вполне лояльная хозяйка.

Все же года через полтора она выразила свое неудовольствие по поводу частых визитов Костиных подруг. Хозяйственными делами занимался муж Барсовой, бывший майор и бывший актер, названный одним из знакомых хозяйки "витязем в барсовой шкуре". Именно по требованию "витязя" Костя вынужден был съехать с хорошей квартиры. Тем не менее он не обиделся, но даже был благодарен хозяевам, убедившим его поскорее и понастойчивее

добиваться постоянной прописки и записи в очередь на отдельную комнату в коммунальной квартире. Об отдельной квартире и речи, понятно, быть не могло.

Барсова убеждала Костю, что нужно, не стесняясь, писать об инвалидности, боевых наградах, о многолетнем проживании в Москве на частных квартирах. Это был очень разумный и своевременный совет. Костя, как всегда, еще долго раздумывал, собирался духом, пока, в конце концов, начал писать письма и заявления в Моссовет, Минобороны, Литфонд...

Заявления он писал толково, аргументированно, корректно. И труды его не пропали даром. Года через три Костю поставили на учет в Моссовете, в 1965 г. он получил постоянную прописку, а еще через некоторое время - комнату в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте в хорошем доме "Атом - для мира". Рядом - кафе "Луна", магазин "Сыры" и, что всего важнее, диетическая столовая.

% % %

После войны Костя прожил еще почти сорок лет. Прожил не так, как мечтал. Все эти годы он был недоволен собой. Однако изменить свою жизнь в соответствии с собственными устремлениями он не смог. Пытался, но не сумел.

Общение с Костей доставляло мне не только радость, но и душевную боль, и обиду за него. Он, безусловно, был достоин лучшей участи. Я любил его и потому относился к нему небеспристрастно. Но вот мнение постороннего человека - известного поэта Константина Ваншенкина, хорошо знавшего Костю (из интервью, 1997 г.):

"Мы вместе с Костей Левиным учились. Он из нашего фронтового поколения. Блестящий офицер, не дающий себе ни в чем поблажки. У него не было ноги, но держался исключительно стойко и независимо. Большое внимание уделял внешнему виду, всегда отглаженный, элегантный - типичный герой из "потерянного поколения". Никого не осуждал. Человек чести. Очень талантливый. Словом, личность своеобразная, яркая...

% % %

В послевоенные годы в Литинституте, или, как иногда говорили, в доме Герцена, кипели нешуточные партийно-литературные страсти. Костя жил в накаленной атмосфере, варился в бурлящем писательском котле вместе со многими молодыми, талантливыми и смелыми будущими творцами новой советской литературы, а также с конформистами и будущими литературными функционерами. Рядом (или вместе) с Костей учились Эмка Мандель (Наум Коржавин), Евгений Евтушенко, Расул Гамзатов, Александр Межиров, Владимир Корнилов, Виктор Урин, Юрий Трифонов, Владимир Тендряков и многие другие.

Очень близок Косте был Владимир Корнилов. Они часто встречались, а еще чаще - перезванивались: часами "висели на телефоне" и яростно спорили. При этом отношения между ними всегда оставались теплыми, дружескими.

Все, знавшие Костю, считали его личностью интересной и привлекательной, человеком широких взглядов, тонкого литературного вкуса, принципиальным и вместе с тем благожелательным.

При этом Костя всегда оставался загадкой: безусловно талантливый литератор, но не пишет; обаятельный мужчина, очень нравится женщинам, но не женится; бедный, не имеет ни кола ни двора, но не падает духом и не стремится к общепризнанным, осязаемым показателям жизненного успеха: ни к богатству, ни к почестям. Вдобавок ко всему, он, инвалид войны, никогда не "качает права", не требует льгот, как другие.

Во всем этом было что-то непонятное, странное, загадочное.

Борис Слуцкий в свои хорошие времена, до смерти жены, встречался с Костей и настоятельно рекомендовал больше писать, а многое из написанного, чуть подкорректировав, немедленно предложить "толстым" журналам.

Костя рекомендацию не воспринял, свои стихи не "корректировал", не приспосабливался к обстоятельствам, не лавировал. Он был чрезвычайно строг к своим работам, к собственным стихам.

Такая позиция существенно мешала ему работать энергично и регулярно.

Борис Слуцкий, осуждая - так он считал - Костину "леность", однажды сказал:

- У еврейского народа есть свой Обломов - Константин Левин. Можете гордиться!