Имран Касумов - На дальних берегах

Он пробовал уйти в работу над картиной.

Мехти наносил энергичные мазки, он работал быстро, почти исступленно. А потом долго, ни о чем не думая, смотрел на холст. Работать было трудно.

Трудно работать было еще и потому, что Мехти все больше значения вкладывал в свой замысел.

То, что он изображал на картине, было для него уже не только светлой, дорогой мечтой. Он, в полном смысле этого слова, "выстрадал" свое творение.

Боевые друзья Мехти уходили на задания, а его не брали с собой. Мехти не обижался. Он ждал своего часа

Штаб бригады размещался теперь в маленькой высокогорной деревушке Граник, и Мехти работал в крохотном садике перед глиняным домиком с плоской крышей. В садике всего несколько низкорослых, чахлых деревцев.

По крыше домика ходил часовой.

Возле Мехти часами просаживал Анри Дюэз - он кашлял еще сильнее, чем прежде (весна - плохое время для туберкулезников), но и слышать не хотел о том, чтоб оставить бригаду.

Пули его не брали, и Дюэз был уверен, что увидит такой вот день, какой изображал на своей картине Мехти.

У Дюэза был фотоаппарат. Он незаметно заснял Мехти за работой и подарил ему фотографию. Подарил он карточку и высокой девушке с родимым пятном над верхней губой: она жила в этом селе и часто заходила в садик, чтобы молча, украдкой взглянуть на прославленного партизана с мягкими темными глазами.

На фотографии Мехти сидел, чуть откинувшись назад, с кистью в руке, и смотрел на холст; к бедру его плотно прилегала кобура с любимым пистолетом; по крыше ходил часовой. Вооруженный партизан, занимающийся на досуге живописью, - это само по себе могло бы служить темой для волнующей картины.

Дюэзу, когда тот заговаривал с ним, Мехти отвечал односложно, но ему нравился смуглый корсиканец с его страстной, всепоглощающей верой в праведность "большой вендетты".

...В домике распахнулось окно.

- Мехти! Все, кто там есть, сюда! - взволнованно крикнул из окна Сергей Николаевичи

Таким взволнованным его видели редко. Партизаны, находившиеся в садике, в тревоге побежали к дому, Мехти ворвался в комнату и застыл на пороге.

В побеленной горнице была установлена мощная рация, недавно отбитая у немцев. Обслуживала рацию Лидия Планичка; и не только потому, что у нее оказались кое-какие познания в этой области; просто она теперь могла выполнять лишь "спокойные" обязанности при штабе.

Сейчас она была у рации с ребенком на руках. Вокруг сидели и стояли несколько командиров отрядов, Ферреро.

Сергей Николаевич приложил палец к губам.

Издалека тихо, но очень ясно слышалась позывные Москвы.

У Мехти дрогнуло сердце; он осторожно прислонился к косяку двери.

Спокойный, сильный голос диктора сказал: "Приказ Верховного Главнокомандующего..."

В приказе говорилось о переходе советскими войсками государственной границы, о вступлении их с боями на территорию Румынии и Чехословакии.

В ознаменование одержанной победы Главнокомандующий приказывал произвести в Москве артиллерийский салют из двухсот сорока орудий...

Что после этого стало твориться в горнице! Ферреро целовал Сергея Николаевича, Дюэз плясал, Мехти обнял кого-то из партизан. Планичка протянула вперед ребенка, словно для того, чтобы и он услышал далекий, спокойный голос.

...В Москве гремел салют, и его зарницы освещали чехословацкие и венгерские города, доки Марселя, лондонский Ист-Энд, туринские заводы, плоскогорья на Корсике и заброшенное горное селение Граник.

Москва возвещала миру о приближении победы; и все слышали ее голос.

Потом Мехти лежал в садике, в гамаке, сделанном из шинели. На табуретке рядом с ним сидел, строгая палочку, Сергей Николаевич.

- Теперь скоро, совсем уже скоро, правда, Сергей Николаевич? - еле слышно спросил Мехти.

- Теперь уж скоро, - не глядя на него, сказал полковник. Он отбросил палочку, поднял голову: - Ты знаешь, Мехти, у меня все время перед глазами один уголок Москвы: Охотный ряд, Александровский сад, Манеж... На углу толпа любуется салютом. В толпе Таня и Петька... Петр-то теперь наверное, уже выше матери!

- А мне все время кажется, Сергей Николаевич, что стоит выйти из этой толпы, пройти Красную площадь, и за ней - ну, в двух шагах от Василия Блаженного, - начинаются уже улицы Баку...

Полковника вызвал к себе командир бригады, потом к нему позвали и Мехти.

Штабом были получены два очень важных сообщения. Первое обрадовало всех, второе заставило задуматься.

- Ты был прав, - сказал полковник, когда пришел Мехти. Местонахождение Карранти уточнено.