Александр Розенбаум - Бультерьер

Никогда не обращаю внимания на придурков, которые считают, что если человек поет про родину, то он пафосный какой-то. А если кто-то голодный, в дырявых валенках повесился в городском парке — то он наш, прогрессивный, за правду умер. Чушь собачья. Родина у любого человека, бедного и богатого, либо есть, либо ее нет. Для меня она — мой дом, город, моя страна, люди, друзья.

К врагам у меня отношение следующее: я нормально отношусь к их наличию, но только если они мне не делают гадостей. Ладно, если человек меня просто тихо ненавидит. Но есть враги, которые ударяют меня по левой щеке. И тут я совершенно не согласен с Иисусом Христом — я тут же заверну ударившему по правой. А потом прощу. То есть не то чтобы прощу — мы просто разойдемся. Но тот, кто мне сделает большую гадость, — этот без прощения. Но таких мало, к счастью.

Артисту совершенно не обязательно быть голодным. Это глупая совковая, завистливая точка зрения. Мол, художник обязательно должен быть голодным и повеситься в парке от несчастной жизни или нажраться в стельку и свалиться где-нибудь под ларьком. Вот тогда он — наш! И начнутся посвящения «на смерть поэта».

Оставим такие драмы театрам. Человек в обычной жизни должен чувствовать себя нормально. Это совесть у него должна быть больная и голодная. Когда у художника больная и голодная совесть, он нормально работает.

Вот, к примеру, я квартирой хорошей обзавелся поздно — не было денег: родители — врачи, сам — артист на ставке в восемь рублей, которая потом повысилась до двенадцати и восемнадцати рублей. Прилично зарабатывать стал только в последние годы. Нет, я не плачусь: сегодня я очень обеспеченный человек, у меня нет проблем с тем, куда поехать или какие штаны себе купить. Хотя в сравнении с нынешними «ребятами» все равно выгляжу абсолютно голым. Мне никто не дает взяток, не приносит деньги «в клюве» или на блюдечке с золотой каемочкой. Мне платят только за концертную работу, за гастроли, которые выматывают страшно. Я с удовольствием имел бы парочку заводов, получал бы от них прибыль и делал не двадцать концертов в месяц, а четыре. И сохранял бы здоровье, сидел бы дома за «пушкинской» конторкой и сочинял новью строчки. Но я пишу их в самолете или в поезде.

Меня жутко ранит всяческая печатная грязь. Противно было прочитать на титульном листе одного журнала: «Александр Розенбаум скупает в Питере антиквариат». Журналисты и раньше-то писали больше о моих рыжеватых усах, теперь пишут о мужественном образе, силе, о мускулатуре, крутизне, цепи на груди, бычьей шее. О чем угодно, кроме моих песен, из которых по меньшей мере двадцать стали народными. Но написать вот это… «Семикомнатные двухэтажные хоромы на Каменном острове…» Да до Каменного острова еще ни один наикрутейший «новый» русский не добрался: там — курортно-санаторная зона. На самом деле я купил на Васильевском острове, который является таким же питерским районом, как любой иной, две двухкомнатные квартиры, одну над другой. Соединил их — и получилась четырехкомнатная. Из холла сделал пятую комнату, из кухни — тренажерный зал. У меня это — первая «моя» квартира, до этого двадцать два года прожил у тещи.

Получилась квартира очень теплой, «нежирной», без всякой «дворцовости» и «офисности», как и положено быть квартире творческого человека. Купил туда несколько антикварных предметов, например конторку — почти как та, что в доме Александра Сергеевича Пушкина на Мойке. Поставил рояль с декой из карельской березы, который четыре года назад приобрел на ленинградской фабрике «Красный Октябрь». В маленьком холле поместил трехрожковый уличный фонарь, рядом будет чугунная скамейка, которую студенты притащили. И получится «улица, фонарь, аптека» — «чистый» Блок, Петербург. Еще купил совершенно ломовое чучело рыси и хочу из офиса притаранить домой чучело волка, которого когда-то подстрелил. В своей квартире знаю каждый гвоздь — ведь сам все придумал, включая интерьеры. А рисовал их молодой парень, выпускник Академии художеств. Теперь у меня в небольшом кабинете на потолке — такой вот «Вальс-бостон» с гитарой, нотами, листьями. Сидишь, торчишь! Очень хочу, чтобы у меня в квартире было чисто, уютно, чтобы я себя чувствовал там достаточно комфортно.

Моя теща очень любит свою дочь. Ее дочери — хорошо, поэтому мать очень уважает зятя. Скандалов у нас нет, хотя по молодости бывали. Когда мы жили в одной квартире. А сейчас существуем на одной лестничной площадке. Это не мешает мне не заходить к ней, а ей не заходить к нам, когда мы в этом не нуждаемся. В общем, теща не вмешивается в мою жизнь, и это очень мудро.