Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Допрос немки он начал вяло. Затем увлекся. И если бы нас интересовали Германия и Франция, нормы пайка и настроения немецких фрау, если бы я понимал что–нибудь в парфюмерии и военных модах — лучшей информации трудно было бы желать. Но в те дни меня совсем не интересовала Германия. Я смотрел в пустые глаза немки, отворачивался от ее дрожащих рук и думал: «Ну, что ты можешь мне еще рассказать? Откуда тебе знать, где Ковпак? Что случилось с Рудневым? Как идут Фесенко и Матющенко?» — и, махнув рукой, ушел в лес.

Тихо и сочувственно шушукались высоко в небе своими кронами корабельные сосны. Словно старушки–богомолки, покачивали они задумчиво головами: «Ага, не знаешь–шь… ага…»

Доктор Циммер один еще не меньше часа продолжал галантный разговор.

На исходе второго часа, проходя по лесу, я услышал крик: «Где командир? Найдите командира». Дело было похоже на тревогу. Я быстро откликнулся. Навстречу мне бежал доктор Циммер, без шапки, лысина его искрилась на солнце.

— Вы знаете, что это за птица? Я–таки докопался!

— Ну и что? Какая птица? Говорите спокойнее.

— Нет, вы знаете, куда она ехала?

— Она же вам сразу сказала: во Львов.

— Это я хорошо понял — во Львов. Но почему во Львов из Днепропетровска нужно ехать через Ровно? А? Почему бы такая топография? Не знаете? А вот теперь попробуйте мне сказать, что доктор Циммер — плохой переводчик или плохой разведчик. Майор Дорман не поехал из Днепропетровска во Львов через Каменец–Подольский и Тернополь, потому что там полно партизан. Это она мне, доктору Циммеру, говорит, что там полно партизан. Ну, как вам нравится?

Я сказал, что мне все это не так уж нравится.

— Ну и что же дальше?

— А дальше то, что на мой вопрос, каких партизан она знает под Винницей, — что, вы думаете, она мне ответила?..

— Ну, кто под Винницей?

— «Под Винницай партизанен Кальпак». А когда я спросил ее: кто же вокруг Проскурова? — она ответила: «Тоже партизанен Кальпак», и что бы я ни спросил, какие города ни называл бы — Волочиск, Тернополь, Бучач, Злочев — всюду ей и ее майору чудится «Кальпак».

— Чудился, доктор, — поправил я Циммера.

— Верно, верно…

— А как же вы все это выпытали?

Доктор улыбнулся.

— Эта женщина… настоящая немка. Она, как кошка. Кто ее по шерстке погладит, тому она и мурлычет.

— А больше она ничего не знает?

— Нет. Больше ничего. Она знает только… и просит, чтобы ей дали время сделать… — доктор Циммер заулыбался и прикрыл нос двумя пальцами, — сделать туалет.

Значит, от Львова до Проскурова широким «фронтом» проходили наши группы. Измученные, израненные, без патронов, они наводили страх на немцев. Это шорох тысяч ног наших колонн и колоннок, скатившихся с гор, разносился от Днепропетровска до Львова.

Может быть, и не сразу, но через несколько минут я подумал: «Шуму от выхода нашего из Карпат было больше, чем серьезного, продуманного партизанского дела. Но наша ли в том вина? Мы — подвижные части партизанского движения. Мы выполнили свой долг. А вот партизанская пехота, закрепляющая успех… если бы она подошла! Тогда то, что было только отражением в трусливых мозгах фашистов от нашего похода, стало бы реальностью».

И, уже попав на верную колею допроса, мы вместе с доктором Циммером беседовали с немкой… Уверившись в наших «благих намерениях» (она так и сказала: «я вижу у вас благие намерения», — шепнул мне лукаво Циммер), немка болтала без умолку. А я задумчиво листал толстую тетрадь — дневник майора Дормана. Чем–то необычным казался мне он… Некоторые страницы были сплошь исписаны под одной датой. Между датами пропуски иногда по нескольку месяцев.

— Нет, определенно это был мыслящий немец, — сказал я Циммеру.

— Одну минутку, товарищ командир, — ответил Циммер, галантно разговаривавший с немкой.

И хотя я не мог понять и половины написанного, все же видел, здесь записывались мысли, а не велся скрупулезный учет кур, индюшек, сел. деревень, городов, рек, гор…

— Бросьте немку к черту. Она и так влюбилась в вас…

— Не шутите так, командир…

— Я не шучу… Познакомьте меня лучше вот с этим манускриптом…

Циммер минуты три читал про себя, затем, откашлявшись, перевел по–русски почти без ошибок.

3.10.41 г.

«Мы перед Харьковом. Наступление задержано. Это поразительно. Русская оборона усиливается, а разрушенные дороги лишают нас возможности массировать новые силы».

— Дальше. Дальше. Вот здесь, пожалуйста…

5.11.41 г.

«Мы в Чугуеве. Дальше мы не можем идти. Дожди сделали дороги непроходимыми. Восточное Чугуева — бездорожье. Русские ушли, оставив ничтожный по численности, но упорный арьергард. Наш главный враг — громадные пространства без дорог. Наши полки перед стенами Москвы».