Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)

Мы все знали, что все кончится его гибелью, но, даже зная, никто не ждет смерти родного человека. С момента маминого звонка я как будто застыла, я как-то страшно сосредоточилась на том, что мне необходимо было как можно скорее добраться до Архангельска. Тем более что мне сказали, что он еще не совсем ушел, что его держат на аппаратном дыхании, и это будет продолжаться, пока я не приеду. Я встала со стула и пошла. Я пошла на автобус на трассе, и он тут же подобрал меня, как по заказу. В Вологде я заехала домой, быстро собралась и отправилась на вокзал, где в кассе меня ждал единственный оставшийся на Архангельск билет в вагоне СВ. Я лежала на полке в купе и ни о чем не могла думать. Под утро я задремала и вдруг, когда забрезжил рассвет, почувствовала — что-то не так. Я резко открыла глаза, и меня охватил такой ужас, что я не могла пошевелиться. Так бывает, когда снится кошмарный сон, ты знаешь, что это сон, но не можешь проснуться, хочешь крикнуть, рот открывается, но горло не издает звуков, хочешь поднять руку и ущипнуть себя, но рука не слушается. Передо мной на уровне глаз висело нечто похожее на вырванный из привычной среды кусок раскаленного воздуха с неровными краями, колеблющийся и издававший невыносимый писк, громкий и злой. Это нечто будто хотело сказать мне: «Скорее, скорее, я больше не могу ждать!» И как во сне, мне наконец удалось сбросить с себя оцепенение и сесть. Не знаю, что это было, но это было ужасно. Долго еще часто билось сердце, и я глубоко дышала, чтобы успокоиться. В окне вагона брезжил рассвет, часы показывали три утра. Больше спать я не могла.

Полина встретила меня на вокзале, и мы сразу поехали в больницу к Саше. Я вошла в палату и увидела его на широкой реанимационной кровати, подключенного к аппарату, села сбоку и взяла за руку. Рука была теплая, живая, и весь он лежал такой красивый, казалось, кожа его дышала, ни морщинки не было на лице, прекрасные густые волосы мягкой волной падали на высокий лоб. Во всех чертах разливался покой, все беды и тревоги оставили его.

Я поцеловала его в лоб, поцеловала его красивые руки и простилась с моим любимым младшим братом, который не захотел больше жить, потому что ему показалось, что он изведал все, что ему было предназначено. Он, как будто почувствовал, что я уже рядом, что мы попрощались, и тихо ушел в небытие.

Мы с Полиной пошли на набережную реки Двины и до вечера ходили по ней и, то молчали, глядя на эту огромную массу воды, то вспоминали нашего Сашу.

На следующий день было сначала прощание с ним в больнице, где мне пришлось несколько часов стоять рядом с гробом, потом отпевание в церкви, в которой служил Сашин друг, отец Василий, его бывший больной. Я начала плакать во время прощания. Слезы лились потоком сами по себе, их невозможно было остановить, поэтому я никого не видела, только чувствовала, как какие-то люди мне пожимают руку. Мне стало лучше на отпевании, слезы стали легкими. Теперь я знаю, что отпевание нужно не только усопшему, но и любящим, оно делает боль утраты не такой жестокой.

С годами жизнь в нашей деревне замедлялась и как будто шла на убыль. Постепенно перестали приезжать механизаторы, земли вокруг запустели, а лес начали беспощадно вырубать местные жители и заезжие артельщики с Украины, которым было разрешено заниматься лесозаготовками в обмен на комбикорма. Те и другие промышляли лесом хищнически, оставляя после себя мертвую землю, с высокими пнями, заваленную ветками и тонкими верхушками деревьев, не имевшими ценности на диком тогдашнем рынке. Вырубки быстро затягивало сорным кустарником и травой. Отходы порубок гнили и на их месте несколько лет не росли ни грибы, ни ягоды, только тучи слепней гудели над ними летом, как мухи над помойкой.

Как-то быстро состарились и начали уходить наши коренные деревенские жители. Первой в одну из зим умерла бабушка Сима. Еще летом была здоровой и потихоньку копошилась в огороде, где у нее единственной кроме картошки и лука росли цветы. Ее дом безуспешно пытались продать городские родственники, и он вслед за хозяйкой окончательно перекосился и осел, как будто понял, что жизнь для него кончилась.

Тихо ушел милый дедушка Коля-плотник, оставив свой прекрасный дом. Этот дом до сих пор стоит на краю деревни у дороги, такой же прямой и добротный, как прежде, только никому не нужный. Зимой того же года Стопкина Лида вечером доила корову «на дворе», в хозяйственной части дома, и та почему-то ударила ее копытом по голове. Колька в то время пьяный спал на печи и не услышал, как Лида звала его на помощь. Она не смогла подняться с пола сама, такой силы был удар, и, пролежав несколько часов одна, умерла. Стопку после этого понесло. Он похоронил Лиду и начал пить.