Григорий Коновалов - Былинка в поле

- А не хуже смерти твоя задумка?

Ветер гнал поземку, пересыпая дорогу, занося хвост лошади вправо. Борода Кузьмы смерзлась от слез.

Под вечер, с морозцем, низким под поземкой солнцем пришел Влас в контору совхоза. Взяли его кузнецом. Поселился в пустовавшей у оврага халупе, переклал печку и, согрев себе чай, подумал, что вот и началась новая жизнь с пристальной приглядкой к людям - тяжелое перелопачивание своего пройденного пути.

8

Домой Кузьма вернулся чернее земли, и казалось самому, будто душа закосматплась в тревоге и тоске. Бросил, не распрягая, среди двора игренюю и, войдя в дом, запричитал, обнимая Фиену, мывшую полы:

- Родная моя сношенька, горемычная голубушка...

Сказал мне служивый, наш Власушка...

Боль под сердцем выпрямила Фиену, с вехтя в руке косичкой стекала вода.

- Чего путляешь, батюшка?

- Влас-то наш, царствие ему небесное... погиб.

Фиена выронила вехоть.

В два голоса со свекровью заголосили они.

Приходили шабры, покачивая головами. Дотошным сердобольцам хотелось узнать подробности: в лоб или в сердце убили Власа? Чья пуля? А может, долго умирал, маялся, вспоминал отца с матерью, жену, шабров? Почему нет бумажки?

Но Кузьма помалкивал о похоронных бумагах, страшась их.

- Где тот служивый? - подступила Фиена к свекру. - Я сама поеду к нему, до всего дознаюсь. Последними муками голубя моего буду казниться до холодной могилки...

Автоном закрылся в горнице на крючок, широкой свинцово-тяжкой ладонью разгладил на своем письменном столе так долго летевшее горестное извещение о смерти старшего брата, перечитал много раз, снял копию. Командир эскадрона извещал несчастных родителей о геройской смерти красного конника Власа Кузьмича Чубарова, аж пять лет назад сложившего голову за рабоче-крестьянское счастье и Советскую власть.

Старшего брата Автоном помнил смутно, досадовал, что служил тот не в стопроцентной красной, а какой-то крестьянской, потом даже в белой армии, перешел дорогу ему. Ходил Aвтоном среды молодежи, как меченый баран в стороннем стаде, - ни свой, ни чужой. Нехотя, и то лишь благодаря Тимке Цевневу, приняли Автонома в комсомол. А дальше пути заказаны. Будь он несравнимо умнее самого Захара Острецова, председателем сельского Совета не поставят. Знать, не быть ему коренником - пристяжным подскакивай при Захаре. Корми их хлебом, а командовать будут они. А ведь даже неграмотный отец одно лето председательствовал: оценили красные его каторгу. Правда, потом сместили все за того же Власа.

В горнице при керосиновой лампе сели за поздний праздничный обед. Горе горем, а Кузьма поставил на стол бутылку водки. Василиса налила гусиной лапши в деревянную чашку, нарезала мясо на липовой доске, мосол положила перед любимым сыном.

- Ешь мосол, Автоном. Фиена, принеси студень.

Фпена запноходила, качая бедрами, в сени, неплотно

прикрыв за собой дверь, - настораживала затаенная подавленность и зоркость стариков и Автонома.

- Какая там женитьба, если в доме Фиена? - услыхала она голос Автонома. - Вот ты, батя, с Библией не расстаешься, маманя слова ладом не скажет, да молодаято умрет у нас от скуки и страха.

- Чай, мы не звери... А Фиена не помеха - отделим, - сказал отец. - И Власушка такой наказ давал.

Фпена так швырнула на стол тарелку со студнем, что студень долго дрожал.

- Все секретничаете от меня, будто я помешаю сватам. Я бы белье пошила Автономше.

- Чай, невеста сошьет.

Кузьма налил водку. Все выпили, кроме Автопома.

Дружно ездили ложками в чашку. Лампа висела сбоку, и по деревянной стенке двигались тени рук, голов.

- Хочешь, Фиена, живи с нами, хочешь - иди к отцу.

Молодая, найдешь себе мужика, - сказала Василиса.

- Так я и ушла без всего! Чертомелила на вас семь лет. Без мужа пинка мне под зад?!

- Не сквернословь. С голыми руками тебя никто не отпускает. Разделим по совести. Без вымени овца - баран, корова - мясо, - сказал Кузьма.

Высохли слезы на каленом лице Фиены.

- Все пополам: лошадей, коров, овец. Избу мне поставите новую, расходилась Фиена перед Автономом, - иначе себя изведу, нагая пойду, а вас по миру пущу.

- Чужой бедой сыта не будешь, - сказал Кузьма.

- Не быть молодой снохе в доме, пока я тута! И зачем тебе хомут на шею надевать в молодые лета? Не мужик ты еще, хоть и заусатился. Погуляй, повольничай годика три. Книжки у тебя есть, блюсти чистоту буду я.

Умный же ты, зачем губишь себя?

Автоном молчал высокомерно, чуть приподняв черные крылья бровей.