Григорий Коновалов - Былинка в поле

Но Кузьма, бледнея скулами, так взглянул в ее глаза, что она легче перышка слетала в сени.

Черный замок величиной с кутенка-слепыша повис на пробоях дубовой двери амбара. Кузьма скрылся в сенях, унимая дрожь сомкнутых за ноющей поясницей рук.

Одним глазом смотрел в щелку во двор.

Глухо загудела копытами накаленная зноем дорога, пригибаясь в калитке, во двор въехал верховой. Соскочил с коня, и тот, мотая потной головой, по-свойски затрусил под лопас, будто дорога в тот спасительный холодок была ему ведома от рождения.

Высокий, с ремнями, перекрестившими прямую спину, солдат уверенно вытащил из-под амбара ломик, засунул за пробой, уперся коленом в косяк, погнул к земле. Скрипя, пробой вылез из гнезда вместе с деревянным мясом.

Солдат, ворохнув просторными плечами, полез в амбар.

Кузьма шагнул из сеней.

Средь бела дня ломать двери? Рука сама нащупала у стены скребок. Даже робкая птица бросается на разорителей своего гнезда. Кузьма коршуном залетел в амбар.

Солдат, навалившись грудью на край сусека, пересыпал с ладони на ладонь зерна пшеницы. Закинутая за спину винтовка мешала ему нагнуться ниже, задевая стволом за верхний венец сусека. Он напряженно приподымался на цыпочках, норовя поглубже запустить руку.

Кузьма прпрос взглядом к белой полоске на его шее, выдавленной вытертым затыльным полукружьем папахи.

Солдат оторвался каблуками от земляного пола, повертываясь левой щекой к свету, из горсти сыпались зерна пшеницы. В это мгновение, словно напугавшись чего-то, Кузьма и рубанул скребком - хотел для острастки по борту сусека, а угодил по шее. Солдат лишь на секунду резко повернулся всем лицом, ужасный своей неправдоподобной схожестью с кем-то близким. Опустились плечи, сникла голова, и ноги в коленях, как бы истаивая, подгибались.

В разных краях Хлебовки выщелкивали винтовочные выстрелы, волны конского топота катились по проулкам.

Кузьма вышел пз амбара, забил пробой на прежнее место. Непоправимой бедой густела в амбаре мертвая тишина.

На маштаке суглинпсто-желтой масти рыспл, поигрывая плетью, Захарка Острецов. Кузьма стоял в калптке, прислонив отяжелевшую голову к косяку.

- А где же мой вояка? - невнятно просипел он.

Захар отмолчался, врезал плетью маштака, аж вспух рубец на крупе.

Во дворе Захар спешился, устало сел на камень, расстегнул ворот гимнастерки.

- Испей холодной водицы, Захарий, - сказала Василиса, ставя перед ним ведро, прикрытое деревянным кружком.

- Ты прежде накорми, Василиса Федотовна, своего молочного сына, суетливо присоветил Кузьма.

Василиса развалила ножом ноздреватый, пахнувший хмелем калач, положила кусок сала на дежке. Кузьма поставил кружку первача.

- О Власе лучше не спрашивайте. Жалко мне вас, стариков...

- Убили? - выдохнула Василиса.

- Вот оно какое происхождение... Росли вместе, шли вроде в ногу... ты свету белому радуешься, а он... Кто сгубил его? - спросил Кузьма.

- Влас служит разору душой и саблей - то к нам, то к белым мотается.

- А ты-то какого войска ратник? - спросил Кузьма.

- Я красный, справедливости служу. Вот, Василиса Федотовна, хоть Влас мне молочный брат, а попадись од под горячую руку - изрублю.

- Да как ты можешь говорить мне такие слова? Я тебя моим молоком в жизни удержала! - Василиса плеснула самогоном на Захара.

- Да я бы сам выпорол Власа, ей-богу! - сказал Кузьма.

- Все вы за народное дело на словах... Горько заплачете, да поздно будет, дядя Кузьма.

- Ты не мажь дегтем мою душу, Захар. Я сам давеча...

Пойдем, покажу, хоть и грех хвалиться этим, да уж так случилось.

Вошли в амбар, светя сальной плошкой. Взблеснула подковки сапог лежавшего на полу человека.

- Посвети лучше, дядя!

Широко открытые серые беспамятные глаза, по шее и лицу наискось запеклась кровь.

Выпала из руки Кузьмы плашка, чадя фитилем.

Захар постоял над Власом, ушел молча, расстегивая душивший ворот гимнастерки. Кузьма и Василиса перенесли Власа на погребшщу. Оттирали виски редечным соком. Ночью отец погрузил сына на лодку, увез в камыши.

Влас то прпходил в себя, то снова проваливался в беспамятство.

"Почему не уподобил меня господь Михаилу Архангелу, чтобы я бил ворогов, как он змия копьем? Почему не сделал меня коршуном когтить злодеев, как он утят в тихой заводи? Послал ты, господь, мне судьбу Авраама, сына в жертву приносящего", - горько молился Кузьма, глядя сквозь слезы на водянистый закат.

Когда он на заре принес сыну куриного бульона, Власа не оказалось на камышовой постели в шалаше. Следы увязавших в илистом берегу коней затягивало ряской.