Макс Брод - Франц Кафка. Узник абсолюта

Мы приспособлены к жизни благодаря тому, что находим убежище во лжи, в слепоте, энтузиазме, оптимизме, в тех или иных убеждениях, в пессимизме и других подобных вещах. Но он не может скрыться ни в одном убежище. Он абсолютно не приспособлен к жизни, так же как не способен пить. У него нет ни малейшего прикрытия. Поэтому он открыт всему, от чего мы защищены. Он словно нагой среди множества одетых людей. Все, что он может сказать, – это то, что он сам, а также все, что его окружает, не может быть названо правдой. Более того, такое предопределенное состояние бытия внутри его и для него, лишенное всей своей отделки, поможет ему изменить жизнь – в направлении счастья или несчастья, не важно. И его аскетизм в то же время – какой-то негероический, но благодаря этому обстоятельству он становится все более и более возвышенным. Весь «героизм» – это ложь и трусость. Тот, кто прибегает к аскетизму как к средству достижения конца, не ведет нормального человеческого существования; истинное бытие наступает тогда, когда человек приходит к аскетизму посредством ясности своего видения, чистоты и неспособности к компромиссу.

Бывают очень умные люди, которые не желают идти ни на какие компромиссы. Но они надевают розовые очки и видят все в другом свете. Поэтому им не нужны компромиссы. Они могут быстро печатать и иметь женщин. Он остается в стороне от всего этого и смотрит на это с изумлением, в том числе на пишущую машинку и на женщин, и одинаково на все удивляется. Он никогда не поймет этих вещей.

Его книги удивительны. Сам он еще более удивителен…

Очень благодарна вам за все. Смогу я обратиться к вам, когда вернусь в Прагу?

С наилучшими пожеланиями.

Всего самого доброго».

Следующее, недатированное письмо представляет собой крик отчаяния. Милена получила письмо Кафки из санатория в Татрах, в котором он писал о том, что порывает с ней отношения. Она цитирует из написанного ей: «Не пишите, и нам не стоит больше видеться».

Причина этого очевидна. Милена была готова сойтись с Кафкой, но не хотела покинуть своего мужа для того, чтобы постоянно жить с Кафкой. Кафка отказывался от этого суррогата брака, поскольку он рассматривал брак как священный венец жизни и считал, что брак – это общая судьба для всех – для мужа, жены и детей. Кафка ожидал необычного, чуда. Только чудо могло его спасти. Позже он увидел надежду в Доре Димант. Но Милена с ее земным характером не могла принести ему желаемого, несмотря на ее попытки. «Виновата я или нет?» – спросила она меня в полном отчаяния письме, в котором было так много неразборчивых строчек. Она хотела, чтобы я ответил: неужели она – лишь одна из тех женщин, которые не могут спасти Франца.

Вот это письмо:

«Дорогой доктор!

Простите меня за то, что пишу на немецком. Может быть, вы достаточно владеете чешским, чтобы понять меня. Я просто не знаю, что делать, – мой разум больше не может воспринимать никаких впечатлений, формировать какие-либо мысли. Я ничего не сознаю, ничего не чувствую. Мне кажется, что в эти последние месяцы со мной произошло нечто ужасное, но я этого не ощущаю. Я вообще немного знаю о мире. Я только чувствую, что могу покончить с собой, если допущу до моего сознания то ужасное, что лежит вне его.

Я могла бы рассказать вам, как и почему это произошло, могла бы рассказать вам о себе и о моей жизни. Я держу в руках письмо Франка из Татр – убийственную мольбу – и вижу строчки: «Не пишите, и нам не стоит больше видеться. Прошу исполнить мою просьбу. Только так я смогу выжить». Я не отваживаюсь написать ему ни одного слова, не могу задать ни одного вопроса. Я даже не знаю, что хотела бы спросить у вас. Я даже не знаю, что хотела бы выяснить. У меня такое ощущение, словно виски вдавлены в мозг. Скажите мне просто одну вещь: виновата я или нет? Умоляю вас, ради Господа, не пишите мне успокоительных слов, не пишите, что никто не виноват, не нужно никакого психоанализа. Поверьте мне, я знаю все, о чем вы можете мне сказать. Я доверяю вам, Макс. Пожалуйста, поймите, чего я хочу. Я знаю, что представляет собой Франк. Я понимаю и вместе с тем не осознаю, что произошло, я на грани сумасшествия. Я пыталась действовать, жить, думать, правильно чувствовать, руководствоваться совестью, но все это было ошибочно. Конечно, я не знаю, можете ли вы понять меня. Я хочу понять, отношусь ли я к такому типу женщин, которые заставляли страдать Франка, и хотел ли он избавиться от страха передо мной. Была ли я виновата, или же дело в его натуре? Вы – единственный человек, который что-либо знает. Молю вас, ответьте мне абсолютно прямо, напишите правду, даже грубую правду – все, что вы думаете на самом деле. (Подчеркнуто тремя линиями.) Я буду вам очень благодарна, если вы мне ответите. Для меня это будет очень важно. Кроме того, не могли бы вы дать мне знать, как он? Я ничего не слышала о нем уже несколько месяцев. (Подчеркнуто двумя линиями.) Мой адрес: М. К., Вена VIII, почтамт 65, Бенногассе. Простите меня, я не могу переписать и перечитать это письмо. Благодарю вас.