Макс Брод - Франц Кафка. Узник абсолюта

Я хочу рассказать о первых книгах, к которым Кафка привлек мое внимание. Кроме уже упоминавшегося Флобера, Франц обратил мое внимание на Стефана Георга, дав мне два тома его сочинений, и на чудесный перевод китайской лирики, сделанный Гельманом, не сравнимый с более поздними переводами других авторов. В ненавязчивой манере Кафка сумел привлечь внимание своего друга (в романе он зовется Кристоф) к его любимым авторам в той манере, которая была ему присуща в наши первые годы дружбы и которая стала еще более выразительной после смерти Макса Баумля. Я не могу описать это лучше, чем сделал это в своем «Царстве любви»: «Гарта никого не убеждает, это – не его путь, и он не развивает никаких теорий, что ему тоже несвойственно. Он лишь снова и снова читает вам отрывки из своих любимых авторов бесстрастным голосом, четко выделяя интонации. Иногда на его губах появлялась улыбка, не веселая, но скорее насмешливо-скептическая, когда что-то сильно огорчало его. Иногда что-то побуждало его использовать чуждые ему приемы в своей художественной экспрессии, но это были искания гения, и писатель не может их избежать. В этом случае требуется особое понимание и сочувствие, что придает автору силы. Он не спорил по этому поводу, он всегда смотрел ясно, и эта ясность была присуща его безграничному энтузиазму. Он никогда не пытался давить на Кристофа. Со своей стороны, Кристоф всегда воспламенялся от работ, которые Гарта показывал ему, и даже чувствовал, что должен защитить некоторые из них от самого Гарты. Все это происходило с благожелательной серьезностью, мы тактично воспитывали друг друга. В этом не было ни капли тщеславия или претенциозности, каждый из нас чувствовал, что в эти моменты мир становится простым и истинным. И именно это чувство освобождало нас от излишней гордыни, беспокойства или чрезмерного ощущения ответственности. Это было очень простое чувство – Бог здесь, и в нашей власти либо следовать за ним, либо, что было бы крайне печально, отвергнуть его. Но кто, кто бы мог решиться на это! Поэтому они радостно вступали в «Страну Духа», которая скрыта от миллионов сынов человеческих неожиданными случайностями, печалями, страстями, различными суждениями; но они открывали ее для себя совсем просто в ее сверкающем, дающем здоровье свете, в ее вечном величии, она лежала перед ними – величественно прекрасная.

Затем произошел решительный перелом в ходе событий – первый друг Кристофа, проучившийся с ним все восемь классов средней школы, умирает. Через несколько дней после похорон Кристоф, скорбящий о смерти друга, идет вечером на прогулку с Ричардом Гартой. Рядом возвышается мрачный старинный замок. «Ты сможешь заменить мне его?» – спросил Кристоф запинаясь, испытывая сильную боль оттого, что задает такой невыносимый вопрос, и в то же время чувствуя, что этот вопрос можно оправдать. Наступило долгое тяжелое молчание. Они пошли по узкой улице, дул ветер, они шли бок о бок в полном молчании, и Кристофу казалось, будто рядом был его умерший друг, с которым умерло все его детство, – воспоминания о бесчисленных событиях, происшедших в школе, о первых впечатлениях и огорчениях, оставивших следы в душе. В школе дружба получалась сама собой, позже ее нужно было завоевывать, бороться за нее, и, в конце концов, даже это стало невозможно. Таков закон мира и людей… Вопрос Кристофа так и остался без ответа, и о нем больше не вспоминали. Но с той ночи рукопожатия друзей стали сердечнее и крепче».

Совместное чтение и разговоры о любимых авторах было первое, что нас сблизило, но этому прекрасному сближению предшествовало большое количество мелких, почти незаметных обстоятельств, дополнявших друг друга. Без ложной скромности могу признаться, что Кафка получил от меня больше, чем я от него. Моя инициативность и энергия были качествами, привлекавшими его ко мне. Глядя на вещи объективно, я вовсе не был так необдуманно смел и беспечен, как, возможно, это казалось Францу. Если бы я писал сейчас свою собственную биографию, то мог бы объяснить это в деталях. В данном случае достаточно лишь сказать, что по сравнению с Кафкой я был любителем приключений. О том, что восхищало меня в Кафке, я могу рассказать в подробностях. Вокруг него была необычайно мощная аура, которую я больше ни у кого не встречал, даже у очень важных и знаменитых людей. Я часто пытался анализировать это явление после смерти Кафки, поскольку, когда он был жив, оно казалось столь естественным, что мне никогда не приходило в голову думать об этом. Что было характерно для Франца, так это то, что он никогда не произносил ничего не значащих слов. Все, что от него исходило, выражало его особый взгляд на вещи – терпеливое, жизнелюбивое, ироничное восприятие нелепостей этого мира. Поэтому его полный печального юмора рассказ «Неразрушимый» далек от того, чтобы выражать цинизм. Да, это было так – в его присутствии обыденный мир претерпевал изменения, все становилось новым, поскольку, преломляясь через его восприятие, явления окружающего мира переставали быть скучными и банальными. Кафке был присущ необыкновенный дар наблюдения, большая точность. В его творчестве нет ничего произвольного, ничего «сюрреалистического» [10], а есть правдивость, протокольно точное и правдоподобное восприятие, что создает совершенно новую систему знания, – можно понять, что попытка познать мир и человеческую душу в мельчайших подробностях бесспорно оправдана и даже необходима в таких творениях Кафки, как «Великая Китайская стена» или «Процесс».