Макс Брод - Франц Кафка. Узник абсолюта

Вышеупомянутая картина Тома, репродуцированная в Кунстварте, показывает, как сильно было влияние на Франца его друга по средней школе Оскара Поллака. Поллак увлекался книгами серии Кунстварта, издаваемыми Авенариусом, предприятие которого выросло потом в Лигу Дюрера. В университете Поллак начал читать химию. То, что Кафка две недели занимался химией, было, возможно, вызвано влиянием на него Поллака. Франц упоминал в своих письмах Поллаку о присущих ему качествах лидера. Впоследствии Поллак ездил в Вену и Рим как историк искусства. Его основным интересом были барокко и современное искусство, и он создал впоследствии научные труды необычайной важности, необыкновенно подробно изучив источники. Молодой профессор пошел добровольцем на фронт в составе австрийской армии в 1915 г. и принимал участие в боях при Изонсо. Среди найденных после его смерти трудов были подготовленные к печати рукописи двухтомного сочинения «Искусство при папе Урбане VII», которые позже были изданы, так же как рукописи о периоде правления Иннокентия II и Александра VII, предварительная библиография путеводителей по Риму, коллекция материалов для монографии, посвященной Пьетро да Кортона, и многое другое. Одна из трагических нелепостей войны – то, что ученый, посвятивший значительную часть своей жизни итальянскому искусству, окончил свою жизнь под итальянской пулей! В газете «Нойе Цюрихе цайтунг» от 27 августа 1915 г. Д.А.Ф. Орбаан из Женевы воздал честь человеку, который погиб, «покрытый ореолом научной славы». Он писал: «Неудивительно, что мы так напряженно ждали публикации «Источников барокко». Мы знали, что наш блистательный коллега сам неоднократно бывал в Риме и непосредственно изучал первоисточники. Это составляло его преимущество, которым обладают далеко не все историки искусства, и их силы поглощены в основном работой в архивах и библиотеках. Мы видели его ранним утром в Ватикане после того, как он собирал материал в отдаленных местах Лациума. С таким же усердием, как при сборе вещественного материала, он мог подолгу сидеть перед горой книг в библиотеках или работал дома с антикварными рукописями, разгадывая трудные почерки и ломая голову над специфическими текстами старинных архитекторов и живописцев. Ученая беседа с Поллаком на тему происхождения барокко стоила того, чтобы потратить на нее время. Он достиг замечательных результатов в расшифровке коротких записей, встречавшихся в книгах торговых домов, потому что случайно в них можно было найти очень важную информацию о Джованни Лоренцо Бернини. Занимаясь кропотливой работой со старинными манускриптами, Поллак никогда не считал, что она бесполезна и никому не нужна, его переполняло чувство собственной значимости. Он был чрезвычайно серьезен и умел концентрировать все свои усилия на работе, но его научные занятия не мешали ему наслаждаться радостями жизни, которые в большей мере доставляла ему его жена, эффектная и остроумная женщина, прекрасно понимающая важность его труда. Кроме того, Поллак иногда проводил время в кругу своих друзей и знакомых, которых было достаточно по всей стране».

Таким был человек, оказавший огромное влияние на Кафку в дни его молодости. Приведу также цитату из Хуго Бергмана (Богемия, 4 июля 1915 г.): «Широта его интересов была огромна. Он отдавался им полностью, забывая обо всем на свете. Так, он изучал Упанишады, Библию, Лютера, св. Франциска Ассизского, итальянских авторов эпохи Возрождения. Как непорочно он читал нам «Декамерона», так же он играл на гитаре, занимался различными видами спорта». Сам я слышал, что он был одним из первых, кто занимался лыжным спортом в Богемии.

Я помню Оскара Поллака молодым человеком, высказывавшим резкие суждения и хорошо знавшим свой внутренний мир. Несмотря на девятнадцать лет, он носил бороду. Он избавился от нее несколько позже вместе с некоторой резкостью и чопорностью, которые не позволяли общаться с ним легко и свободно. Поллака я также встречал в «Зале». Именно там он рекомендовал мне «немецкого Рембрандта». Его неосознанный еврейский интеллектуализм имел много общего с тевтонизмом, который корнями уходил глубоко в прошлое. Насколько я знаю, Поллак никогда по-настоящему не интересовался еврейским вопросом, а несколько позже и мы с Кафкой вернулись на нашу родную почву. Пылкая и чистая любовь к тевтонизму стала настоящей тевтономанией. Например, в одном из писем Кафки к Оскару Поллаку можно найти фрагменты, которые звучат несколько странно для знатоков стиля Кафки: