Юлий Квицинский - Время и случай

Долг остается долгом. Была и другая немаловажная причина: политика реформ, начатая М. С. Горбачевым и его командой, с самого начала увлекла и захватила меня, как и большинство работников нашей дипломатической службы. Она переживала по прошествии пяти лет тяжелый кризис, и уходить в этот момент в сторону было бы просто нечестно. Тем более что на повестку дня властно и болезненно выдвигался германский вопрос, причем выдвигался по-новому и совсем не так, как мы себе всю жизнь это представляли. Германия должна была воссоединиться, причем по самому неприятному для Нас сценарию — путем поглощения ГДР Федеративной Республикой. Мир наших представлений о путях дальнейшего развития обстановки в германских делах вот-вот должен был рухнуть. Рождалась новая Германия. Надо было действовать без промедлений. Поезд германского воссоединения набирал скорость, и мы рисковали вскоре увидеть лишь мерцающие вдалеке его огни.

В Москву я возвратился из Бонна 13 мая 1990 года. К тому времени переговоры по формуле «2+4», то есть переговоры представителей ФРГ и ГДР плюс СССР, США, Англии и Франции, по внешним аспектам германского урегулирования уже начались. Первая встреча прошла 5 мая в Бонне. Был намечен довольно жесткий график последующих встреч на уровне министров и отдельно — экспертов.

Пожалуй, главной задачей в тот момент было побыстрей разработать концепцию заключительного документа, к которому советская сторона должна была бы вести дело на переговорах. Значение подобных разработок, разумеется, всегда достаточно относительно.

Как правило, конечный результат довольно существенно отличается от первоначальных наметок, тем более что в данном случае речь шла о шестисторонних переговорах. Однако четко представить себе нашу схему решения вопроса, охватывающую основные параметры урегулирования при максимально возможном учете советских интересов, конечно, требовалось.

В Москве, к сожалению, такой схемы даже в мае 1990 года не было. Все еще велись всякого рода дискуссии и высказывались идеи, не учитывающие главного: прекращение существования ГДР было уже вопросом нескольких месяцев, и у нас была возможность либо активно включиться в решение вопроса в эти оставшиеся месяцы, либо же принять свершившиеся факты.

Тогдашнее руководство МИД СССР понимало это. Но это отнюдь не означало, что подобная точка зрения превалировала в других ведомствах. Там было много иллюзий, помноженных на честолюбивые амбиции их авторов. В причудливый комок сплетались представления, будто одно присутствие наших войск на территории ГДР уже позволяет нам чуть ли не продиктовать условия воссоединения, добиться выхода ФРГ из НАТО, создания конфедерации двух германских государств. Поговаривали о нашей отдельной договоренности с социал-демократами в обход правительства Коля — Геншера, которая спасет ГДР, о синхронизации процесса воссоединения Германии с процессом создания коллективных структур безопасности в Европе, о возможности получения с Германии гигантских репараций и т. п. Это была какая-то сюрреалистическая смесь консервативных взглядов, требовавших сохранить ГДР как социалистическое государство, оставить ее в Варшавском пакте или, на худой конец, добиться нейтрализации всей Германии, разумеется, при оставлении там на неопределенное время наших войск и содержании их за конвертируемую валюту и за счет немцев, и демократических призывов дать зеленый свет воссоединению, но найдя при этом способ сочетать социалистические достижения ГДР с прелестями рыночного хозяйства ФРГ. Причем и правые, и левые, предаваясь каждый, по сути дела, сумасбродным надеждам, похоже, рассчитывали погреть на воссоединении руки в плане получения свободной валюты, которой им так всем не хватало. И те и другие были не прочь опереться, отстаивая свои взгляды, на огромный эмоциональный потенциал, который оставила в душах наших людей Великая Отечественная война. Германский вопрос для нас не был никогда сравним по своей взрывной политической силе ни с каким другим вопросом нашей внешней политики. Это остро чувствовал Э. А. Шеварднадзе. Наверное, чувствовали и другие члены тогдашнего руководства. Говорю «наверное», потому что мне в те дни с ними не приходилось очень уж часто общаться.

Поворот в судьбе ГДР наступил где-то в конце лета 1989 года. Визит М. С. Горбачева в ФРГ в июне того же года был впечатляющим по приему, оказанному нашему высшему представителю, по количеству подписанных документов, по той атмосфере, которая царила на переговорах. Ничего подобного в других странах Запада еще не было. Ближайший друг и советник нашего «Генерального» А. Н. Яковлев в конце визита в шутливой форме даже «упрекнул» меня, что вот, мол, устроил здесь «потемкинские деревни». Он знал, конечно, что никто «потемкинских деревень» в условиях западного мира устроить не может. Казалось поэтому, что открылась широкая дорога к действительно новому масштабному развитию отношений с ФРГ в условиях продолжающегося существования ГДР. К тому же ФРГ сама недавно принимала с официальным визитом Э. Хонеккера, а канцлер Г. Коль красовался вместе с ним на фоне государственного флага ГДР перед своей резиденцией. Руководство же СДПГ подписывало с руководством СЕПГ пространные документы о «культуре» политического диалога, как бы бросая немой укор своим соперникам из правящей коалиции в отсутствии у них нового политического мышления применительно к ГДР.