Даниил Краминов - Дорога через ночь

Он явно сторонился Масленкина, которого тоже подозревали в шпионстве. Низкорослый, необычайно широкий в кости Масленкин появился в лагере откормленным толстяком, и его большой живот нависал на самые колени. Грузная, неповоротливая фигура настолько не вязалась с какой-либо деятельностью, наказуемой концлагерем, что его стали расспрашивать, что он такое натворил. Толстяк кивал на эсэсовцев:

- Спросите их.

Охранников, конечно, не спрашивали: за такое любопытство полагалось избиение. И все же Медовкин узнал, что новый заключенный помогал немцам "наладить торговлю" в Бобруйске и ухитрился "загнать налево" несколько грузовиков картошки. Его поймали, судили и прислали сюда.

За первые три-четыре недели Масленкин растерял жир, превратившись в большой скелет. С тех пор ни о чем, кроме еды, не говорил и ничем не интересовался. Прекратил эти разговоры лишь около месяца назад, начав заметно поправляться. Удивленные соседи нашли у него кусок сала. Охранники подкармливали толстяка за какие-то подлые услуги, и мы стали опасаться его не меньше, чем Брюкнера.

Масленкин догадывался о нашем отношении к нему и старался держаться теперь около немца: как же, соучастники! Немец, однако, ушел от него под соседнюю елку. Вскоре и Масленкин перебрался туда же.

Федунов заметил это и подошел к ним.

- Затесались-таки... Честные люди на мосту полегли, а эти целехонькими оказались...

Немец и Масленкин подняли на него испуганные глаза, ничего не ответив. Павел с ожесточением сплюнул.

- Подождите, уйдем подальше, мы вывернем вам души и посмотрим, что там у вас на дне прячется.

Был тут еще один - Калабутин, которого я совсем не знал. Он попал в лагерь, вероятно, недавно: его лицо не было еще истощено, хотя достаточно изуродовано.

То, что все люди носили такие же, как у нас, полосатые фуфайки, штаны и бутсы, не делало их надежными товарищами на долгом и трудном пути, который лежал перед нами.

Мы не могли сказать им: "Останьтесь здесь, мы уйдем одни". Подготовили побег, совершили нападение на конвой и избавились от него люди, которые знали, верили друг другу, как самим себе. Но участников побега мы уж не могли выбрать: обстоятельства, не зависящие от нас, привели к нам и случайных людей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Нас пока связывала общая опасность, и мы, не рассуждая долго, решили уходить отсюда в глубь леса. Исчезновение колонны заключенных могло быть скоро обнаружено. Машина, посланная на поиски, наткнется на трупы на мосту. Погоня, естественно, бросится в соседний лес.

Удерживала нас вместе также беспомощность раненого Самарцева. Упрямый Георгий хотел нести его один: "Сам взял, сам и понесу". Другие воспротивились этому: мы хотели поделить бремя. По совету Стажинского сделали носилки и переложили раненого. Сначала несли Устругов и я, потом Федунов и Стажинский, Прохазка и Калабутин. Затем к носилкам протиснулись Валлон и Хаген и потребовали, чтобы им тоже дали понести Самарцева. Бийе и немец не нашли нужным спрашивать у кого-либо разрешения, молча взяв носилки из рук бельгийца Хагена, будто считали это не только своей обязанностью, но и правом. Француз не смог долго нести, и равнодушно-безразличный Крофт сам вызвался заменить его.

Лес то редел, то становился гуще, снег под ногами почти совсем исчезал, то доходил до колен. Метель не унималась, хотя в глубине леса только раскачивающиеся вершины свидетельствовали о ее буйности. Временами раскачивание верхушек уменьшалось, скрип стволов и постукивание мерзлых сучьев затихали, будто лес прислушивался к чему-то. Тогда беглецы также прислушивались, ступая осторожнее.

В одно из таких затиший мы услышали церковный звон. Одинокий колокол ронял редкие звуки, которые летели друг за другом с медлительностью утомленных птиц. Падая гулко и густо, они как бы распластывались в пространстве, становясь все тоньше и тоньше, пока не растаивали совсем. В этих воплях колокола слышались скорбь и тревога: то ли прощались с кем-то, то ли сзывали людей.

Брюкнер, несший с англичанином носилки, кивнул головой в сторону набата.

- Там есть деревня, а на деревне похороны есть.

Минуты две стояли мы, прислушиваясь, потом резко повернули направо и пошли прочь. Набат скоро исчез, заглушенный гудением сосен. Однако, пройдя в новом направлении около часа, опять услышали звон, такой же медлительный и печально-тревожный. Беглецы остановились, повернувшись к немцу. В их взглядах было недоумение и требовательность.