Коллектив авторов - Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР (1950-е — 1980-е). Том 1. Книга 1.

При этом одно и то же произведение может быть последовательно фактом домашней, кружковой и самиздатской литературы, может перейти из неподцензурной литературы в «официальную» (не затрагивая лавины перестроечных публикаций, сошлюсь, например, на стихотворение или, скорее, небольшую поэму Ахмадулиной «Дождь», на тексты песен Окуджавы, на судьбу русского перевода романа Хемингуэя «По ком звонит колокол», на новомировские публикации отдельных искандеровских рассказов из цикла «Сандро из Чегема»). Или, наоборот, из подцензурной литературы в неподцензурное распространение (рассказы Солженицына после изъятия их из библиотек или просто самодельные копии малотиражных или не переиздающихся книг).

Правда, предложенное определение не дает возможности установить «начало Самиздата». Ведь неподцензурная литература распространяется в списках в течение столетий — по крайней мере столько же, сколько существует сама цензура. С другой стороны, мы можем теперь отсечь модернистское толкование термина: так, неформальная пресса 1987–1990 гг., пусть нелитованная, самиздатом в этом смысле не является — вопреки многим современным библиографам. И это хорошо, ибо, что ни говори, «Хроника текущих событий» и «Экспресс-хроника» не соприродны друг другу, как не соприродны друг другу «диссидентство» шестидесятых-восьмидесятых годов и «демократическое движение» 1987–1991 гг.

Сомнительно, что рукописную литературу, порождавшуюся юными подпольщиками 1940-1950-х гг., можно назвать самиздатом, — эти тексты не выходили за пределы самих кружков. Иногда, правда, дело доходило до листовок. Известны и случаи, когда эти листовки пытались распространять. Но и в этом случае о самиздате едва ли правомерно говорить: нет решительно никаких свидетельств о вторичном размножении этих листовок кем-то помимо их авторов. Новую эпоху в истории неподцензурной литературы определил выбор термина.

Само слово «самиздат» входит в употребление именно в середине сороковых годов. Его автором, по-видимому, был московский поэт Николай Глазков, чьи стихи и прозаические миниатюры полуабсурдистского толка были хорошо известны в окололитературной среде, но почти не печатались при его жизни. Глазков придумал такую забавную литературную игру: составлял небольшие машинописные сборники своих стихов и прозы, сшивал их в брошюры форматом в пол-листа и дарил друзьям. А на титуле ставил им самим придуманное слово «самсебяиздат».

На рубеже 1960-х или несколькими годами ранее термин был подхвачен литературной молодежью, которая усилила его «игровое» звучание, редуцировав его до «самиздат» — уже прямое передразнивание «государственного» наименования — Госиздат. (Впрочем, во второй половине пятидесятых сохранялся еще и старый термин: мне приходилось видеть ранние, 1957–1959 годов, машинописные сборники Горбаневской, тогда — поэта, входившего в круг Леонида Черткова, помеченные как «самсебяиздат».)

Собственно, нет ничего нового в том, что автор дарит друзьям копии своих произведений. Игровой момент был именно в оформлении, в пародировании официального книгоиздания, в этом самом словечке «самсебяиздат».

Попробуем теперь взглянуть на историю советского Самиздата послевоенного периода с заявленной выше позиции. Конечно, это будет лишь пунктирный обзор, и называемые имена неизбежно окажутся достаточно случайными; их выбор носит, скорее, иллюстративный характер.

По мемуаристике и устным воспоминаниям современников, в сороковых — начале пятидесятых годов в списках ходили почти исключительно стихи, в первую очередь — стихи Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича, Вяч. Иванова. Чтение и переписывание этой литературы, по всей вероятности, рассматривалось читателями-переписчиками как часть современной читателю культурной жизни; скорее, это было полуосознанная попытка «воспоминания» об ушедшей культуре, о Серебряном веке русской поэзии, воспринимавшемся в те годы как век золотой. Списки неопубликованных стихов современных читателю авторов тоже существовали (стихи Коржавина или упомянутого выше Глазкова, или многих других известных и неизвестных литераторов конца сороковых); но они, как правило, не выходили за пределы узкого круга друзей и почитателей данного автора или литературных салонов, в которых этот автор появлялся; эти списки, таким образом, следует, на наш взгляд, отнести, скорее, к «кружковой» или «студийной» литературе, чем к самиздату.