Анатолий Маркуша - Любовь моя, самолеты

Наконец, разбор полетов подошел к концу. Тут я показал Цховребову на высокого, несколько грузноватого, крупноголового летчика: этот! Харитон Николаевич сказал:

— Василий Иванович Тонушкин, сейчас я вас познакомлю. А почему Вы выбрали именно его, по каким, разрешите спросить, приметам?

— Он единственный из присутствующих за все два с половиной часа говорения не произнес ни единого слова, — сказал я. — Мне это импонирует: болтливый мужчина — несчастье, летчик — вдвойне…

Так я познакомился с Тонушкиным, и… началась мука мученическая. Задаю вопрос, Василий Иванович со знанием дела, вроде бы даже с готовностью отвечает, но как? Да, нет… трудно сказать… время маршрута называет точно, расход горючего — тоже, когда летать начал — извольте… Буквально каждое слово приходится тянуть из него. И, что еще обиднее, никакого встречного интереса с его стороны я не обнаруживаю.

Встречаемся и раз, и два, и еще… Я успеваю пролистать первые пять томов (из десяти!), составляющих описание Ту-114, узнать кучу технических сведений, а контакта с командиром корабля все нети нет. Был момент, когда я колебнулся — а не отказаться ли ото всей затеи? Не отказался, пожалуй, из чистой амбиции: как же так, чтобы летчик летчика не сумел раскусить? К счастью, подворачивается случай Василий Иванович, он по совместительству еще и пилот-инструктор, должен вывезти и выпустить в самостоятельный полет кого-то из отряда. Напрашиваюсь на борт, благо, свободного места в Ту-114 больше, чем достаточно.

Странное впечатление произвел на меня совершенно пустой, плохо освещенный салон, в котором стоял только один ряд кресел. Никогда еще я не видел такой огромный фюзеляж изнутри, будто сарай… Ощущение пустого сарая не покидало всю ночь. Откровенно говоря, кроме этого странного чувства, ничего впечатляющего в этих аэродромных ночных полетах изведать не довелось. На обратном пути из Шереметьево, мы возвращались автобусом, впервые за недели знакомства Василий Иванович обратился ко мне с вопросом:

— Вы сделали с нами шесть посадок и что это Вам?

— Во-первых, надо хоть как-то ощутить машину, пусть приблизительно, а иначе как о ней писать… Во-вторых, с тех пор, как меня высадили из авиации… впрочем, не стоит об этом, Вы все равно не поймете… И слава Богу, что не дожили пока, чтобы понять.

А через неделю после этого обмена репликами, две фразы — не разговор, Тонушкин позвонил мне по собственной инициативе и спросил, нет ли желания слетать с ним в Хабаровск? Времени это займет немного, так что… Желание у меня немедленно появилось, но, пожалуй, посильнее даже желания слетать оказалась мысль — а лед, кажется, все-таки тронулся!

Полет туда продолжался без малого девять часов, может измотать любого, а когда ты ничего не делаешь, когда «тебя летят» — это вдвойне утомительно. Но компенсацию я получил полнейшую. До Хабаровска уже оставалось совсем немного лету, когда далеко впереди жирную черноту ночи прорезала едва светлеющая полоса, и чуть обозначился еще невидимый горизонт. Полоса эта начала наполняться сперва белесоватым, потом желтеющим, быстро усиливающимся светом. И вот уже по всему окоему, словно река расплавленного металла. Потекло бело-желтое, желто-оранжевое, красное. И над буйством этого разноцветия пошли, засверкали всполохи… Такую красоту не каждый день увидишь! Нужно, чтобы высоты было достаточно, чтобы курс лежал близко к девяноста градусам — на восход, чтобы видимость соответствовала. Тем временем над рекой расплава выделился фиолетовый слой и начал подниматься, всползать по небу, синея светлеть, обретать нежно голубой оттенок. Неожиданно река исчезла: над грубо прочерченной, темной линией горизонта выплеснулось золото. Мгновенье назад бесформенное, оно густело, образовывало тоненький горбик… Еще чуть и на работу вышло солнце. Никогда не случалось мне наблюдать такого стремительного подъема нашего светила.

— Во прет! — сказал я, показывая рукой на восход.

— От японцев убегает. — Отозвался второй пилот. Василий Иванович не отреагировал.

Мы сошли на хабаровскую землю ранним утром. В голове слегка шумело, очень хотелось спать, так хотелось, что я даже не поехал смотреть город, хотя в Хабаровск попал впервые. Вечером планировалось возвращение, главная задача, решил я, — выспаться.

Взлетели мы по расписанию, уже в темноте. По маршруту бродили грозы. Мощные фронты проливались ливневыми дождями, но все это происходило внизу, нас доставали только мощные струйные течения, они то увеличивали путевую скорость до девятисот с лишним километров в час, то снижали ее до семисот шестидесяти. Как же странно устроен человек — скорость семьсот шестьдесят километров в час, недоступная ни одному моему фронтовому истребителю, воспринималась теперь возмутительно малой скоростью.