Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

По утрам я чаще всего ходил с Федей в его лабораторию — маленький домик на самом берегу моря. Там мы быстро решали возникающие научно-технические вопросы, и, оставив сотрудников работать, шли купаться. К этому времени к нам присоединялись Лера и Тамара. Вечером же мы занимались одним и тем же — выпивали в квартире или, что было романтичнее, «в хижине дяди Феди», как мы прозвали лабораторию на берегу моря.

Федор очень любил Одессу, и мы часто наезжали туда. Мне Одесса не понравилась — люди там грубоватые, говорят очень громко, готовы обмануть тебя всегда и во всем. А женщины вообще ведут себя совершенно беспардонно.

Идем как-то всей компанией по пляжу, ищем место, где бы приземлиться. Видим — под большим зонтиком выпивает какая-то компания. И вдруг от компании отделяется и неровной походкой направляется ко мне жгучая брюнетка моего возраста в купальном костюме. Она машет рукой — остановись, мол.

Я стою в плавках и жду, что же будет дальше. А дама подошла, оценивающе оглядела меня с головы до ног и прокричала своей компании:

— Послушайте, этот чудак мне очень даже понравился!

И не обращая внимания на стоящих рядом Тамару и Леру, обнимает меня за шею и целует взасос. Я чуть губ своих не лишился от этого засоса — дама видимо, решила взять у меня пробу желудочного сока на кислотность. Я вырывался, как мог, и освободился только с помощью наших женщин. А одесская львица, помахивая окороками, снова пошла к своим под зонтик.

Или другой пример. Зашли мы как-то в этот хваленый «Гамбринус», что на Дерибасовской. И что в этом «Гамбринусе» находили Куприн, или кто-то там еще, и восторгались им? Грязный подвал, пропахший прокисшим пивом и сигаретным дымом. С трудом нашли столик, смахнули с него рыбьи скелеты и чешую, поставили свои кружки и положили раков. И тут же появляется фурия с грязной и мокрой тряпкой, обзывает нас «скотобазой», утверждает, что место нам не здесь, а «под Привозом». А затем начинает своей ужасной тряпкой вытирать столик, задевая наши кружки и наших раков. Я заметил, что у нее поранены почти все пальцы правой руки; пальцы были перевязаны грязными бинтами, а поверх них были надеты резиновые напаличники, похожие на детские презервативы. Вы после такого зрелища и такой встречи пришли бы снова в «Гамбринус»? Вот и я говорю…

Но настоящим шедевром нашего застолья в Одессе был вечер в ресторане, что на Морвокзале. Ресторан большой, красивый, стоял на сваях над морем. Выпили, конечно, неплохо, но чуть больше нормы. Я сижу, отдыхаю, Федя танцует с Лерой, а Тамара — с каким-то хмырем. Вдруг ко мне подкатывает наша официантка, толстая женщина лет пятидесяти и огорошивает меня:

— А вы знаете, что ваша жена вот там целуется с каким-то чудаком, — и официантка пальцем указывает куда-то вглубь ресторана, — а я-то думала, что она интеллигентная женщина!

Я взбесился — нашла, где свои пьяные замашки демонстрировать! Обнаружив Тамару с этим хмырем, я влепил ей пощечину и, ухватив ее за край декольте платья, вырвал полосу до самого подола. Платье так и упало с ее плеч под аплодисменты присутствующих. Хмыря как ветром сдуло. А Тамара, оказавшись в нижнем белье, не осталась в долгу — хватает с чужого стола пустую бутылку и яростно разбивает ее об мою голову. Крик, шум… Прибегает наша официантка и требует оплаты по счету, прежде чем нас заберет милиция.

Лера подколола платье Тамары неизвестно откуда взявшимися булавками, Федя вытер у меня с головы кровь, и мы, расплатившись, стали собираться уходить. Официантка провожала нас со словами: «А я думала, что вы такие интеллигентные люди!»

Вышли мы на площадь у морвокзала на остановку такси в весьма агрессивном настроении. Впереди нас в очереди была лишь одна компания, тоже четыре человека — пожилая еврейская чета и, видимо, их дети — мужчина и женщина нашего возраста.

Такси долго не было, и «антисемит» Федя стал приставать к пожилой чете (как оказалось, они отмечали «круглую» годовщину своей свадьбы), обвиняя их во всех бедах, в том числе и в отсутствии такси. В препирательства включились наши дамы и молодой еврей. А пока они ругались, я тихонечко отвел молодую еврейку за щиток с каким-то объявлением, и мы затеяли с ней поцелуйчики, все более увлекаясь этим занятием. Я до сих пор помню стремительно меняющееся выражение ее иссиня-черных глаз — сперва гневное, потом испуганное, затем восхищенное, а под конец — какое-то мученическое.

Но тут крики с остановки такси прервали наше занятие, и мы побежали на помощь в разные воюющие лагери.