Тамара Катаева: Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Конец пятьдесят восьмого или начало пятьдесят девятого года. На квартире Ардовых шла речь об Иннокентии Анненском. Приближалось пятидесятилетие со дня его смерти. «А не попробовать ли нам отметить эту дату в печати? Прошу вас, узнайте в «Литературной газете», не отважатся ли там напечатать хотя бы небольшую заметку об Анненском». <���…> Пошел, узнал, не захотели, не объяснили, почему не хотят. Возвратился, докладываю Ахматовой. Ничего не сказала. ОТВЕРНУЛА ЛИЦО И ДОЛГО СМОТРЕЛА В ОКНО. (Выделено Т.К.) (Л. Озеров. Разрозненные записи. По: Воспоминаниям. Стр. 597.)

О каком еще литераторе так пишут — Долго смотрела в окно ? И даже не «отвернулась», а — отвернула лицо. Считается, что это аргумент. Те, для кого смотрели в окно, — поняли все, что им хотели сказать. Ахматова смотрела в окно для того, чтобы видели, что она — смотрит, размышляет. Такие мизансцены разыгрывались уже автоматически, как обмен дежурными репликами.

Про актерство: Для сеансов было заказано белое платье, но оно оказалось не готово к сроку, и позировала Ахматова в одолженном. (В ста зеркалах. Стр. 120.)

Г. Адамович писал об Ахматовой: Оттого она и «подвывала», читая их, что хотела сказать больше текста, — и только иногда, поняв невозможность этого, переходила на речь, подчеркнуто сухую и трезвую, будто махнув рукой. (Последние новости. Париж. 1934 г. 18 янв.)

[Гумилев] говорил, что Ахматова была удивительная притворщица, просто артистка. Сидя дома, завтракала с аппетитом, смеялась и вдруг — кто-то приходит <���…> — она падает на диван и на вопрос о здоровье цедит что-то трогательно-больное!

Да, она была не из работящих. Когда тут было работать? А с другой стороны — разве не работа — развлекать искрометными рассказами и величественными замечаниями одну-единственную дамочку? Или степенную пару вечерних визитеров, рассчитывающих на интеллектуальный продукт за какие-то свои возможности? Здесь закон больших чисел: наниматься на частной вечеринке играть — это одно, в многотысячном зале — другое. Висеть в миллионном особняке на стенке — одно, в музее перед толпой с десятидолларовыми билетами — другое. Анна Андреевна выступала как частная таперша. Впрочем, оттачивала мастерство. На мастерстве отражалось.

Но профессиональная — актерская — добродетель не страдала.

«Один из делегатов» — не посчитав за труд, смотрим в конец книги — Т. Бембеев, только и всего, вспоминает о съезде: [Фотокорреспондент] схватил меня за руку и подвел к старой женщине в черном, устало сидевшей за круглым столиком, накрытым темным суконным покрывалом. Женщина опустила голову и закрыла глаза, всем видом выражая полное безразличие к происходящему вокруг. <���…> А.А., <���…> разрешите сфотографировать вас? <���…> А.А. подняла голову и приосанилась, на глазах стала другой. Восхищенно вглядываюсь в нее, стараясь запомнить. Конечно, старость никого не украшает, но она, А.А., и в старости своей была красива, в усталости — величественна. «Вот вы какая!» — вырвалось у меня. «Какая же?»! — она улыбнулась, и в усталых глазах засверкали веселые огоньки. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 236.)

[Т. Козинцев]: Поразительно — до чего хороша она, и откуда взялось это очарование пред тобою: глядишь на старую женщину и не замечаешь, что у нее два зуба (А.А. в то время еще не обзавелась протезом) , и все это время чувствуешь ее обаяние. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 541.)

А., спокойная, сосредоточенно наблюдающая за всеми, сидела вдали, у окна, и курила, не затягиваясь, дешевые папиросы. К ней не подходили, но с уважением невольным кланялись ей и столь же невольно любовались ею. Она сидела, как на портрете Альтмана.

С достоинством носила она свое платье из скверной материи, о которой нельзя было точно сказать, мешок ли это или монашеское одеяние. Ее волосы с легким налетом седины были гладко зачесаны назад и скреплены цветным платком. Она когда-то была очень красива, судя по правильным чертам, классическому овалу лица и большим серым глазам.

Высокая, худая, в черном пальто и черной шляпе, в ярко-красном шарфе, с очень бледным пронзительным лицом, она производила на меня какое-то колдовское впечатление своей величавой нищетой и гордой одухотворенностью.