Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Вот, пожалуй, неотъемлемая часть трагического порядка мира: вместе с героем рождается его противник. Повсюду, где первоначально из почвы вырастает героический элемент, как тень от света возникает тут же измена. «Где ваш Иуда?» — можно спросить любую из появляющихся великих фигур. На этих островах это видишь особенно явно, как на сцене, где нет возможности ускользнуть, нет никакого выхода. Здесь неумолимее и месть предателю. «Маттео Фальконе, корсиканец» убивает из пистолета собственного сына, мальчика Фортунато, потому что он за золотые часы выдал преследователям убежище одного раненого. Шамиссо описывает историю в балладе, чтение которой претило мне еще в школьные годы. Мериме разрабатывает тот же материал в новелле. Граббе, который сам имел склонность к резким сюжетам, говорит о шекспироманах: «То, что они ценят в Шекспире, это его пороки». Иногда чувствуешь искушение вообще увидеть отношение романтизма к истории именно в таком свете. Во всяком случае, в документах нет недостатка, от Гобино до Фрейлиграта; какие-то следы можно найти еще у Буркхарда.

С изобретением пороха сокращается ценность таких стратегических мест с хорошим обзором. Поэтому они становятся, с одной стороны, абстрактнее, с другой — более титанически-заземленными и в этом отношении уподобляются грибам, когда их солидное тело поднимается на мицелии переплетенных ходов и редюитов. Сооружения с валами и башнями приобретают музейный характер. От их подземного мира, хорошо изученного мною в Лаоне [343], мы ничего здесь не сможем увидеть — кроме амбразур и железных ворот с запрещающими знаками, потому что форт, как, например, в Корте, еще занят.

В то время как форма и объем цитадели остались неизменными, нижний город значительно расширился. Этому увеличению, как увеличению большинства прибрежных населенных пунктов, способствовали в основном летние гости. Особой популярностью Кальви пользуется у англичан. Мы видели, как они проходили мимо на послеполуденную прогулку по пляжу, пока мы за столиком перед кафе с аппетитом поедали кассату [344].

— Они все никак не найдут глаз, который потерял здесь Нельсон, — так выразился месье Пьер. Я, впрочем, заметил у него одну черту, которую мне приходилось наблюдать и на других островах: он переходил на шепот, если в пределах слышимости оказывались иностранцы. На Сицилии, где это ставшее второй натурой недоверие, вероятно, развито наиболее ярко, можно увидеть крестьян, объясняющихся между собой исключительно мимикой и жестами пальцев.

С флагами и плакатами прошла толпа демонстрантов; они уже издалека возвестили о себе хоровым скандированием и трещотками. Это были корсиканцы, которые вовсе не собирались бастовать, а наоборот, призывали к протесту против забастовки, а именно забастовки летного персонала «Эр Франс», поскольку она грозила прервать воздушное сообщение с островом и вместе с ним подпитывающий приток туристов. Мы прочитали на плакатах и услышали от кричащих хором: «A bas le monopole français!» [345]Подразумевалась транспортная монополия. Если месье Пьер не рассказывал нам сказки, то эти трудности обычно повторяются ежегодно с началом сезона — и руку к этому прилагали владельцы отелей на Лазурном берегу.

Здесь протестовали простые люди, которые чувствовали исходящую для них угрозу, они понимали, что лов рыбы для них задержится из-за чужого противодействия. Картина снова показала, что забастовка изменяет свое значение в той мере, в какой рабочий характер прорывает и нивелирует старые порядки.

Как всегда в таких случаях, в шествии участвовали типы, никакого отношения к этому делу не имеющие, но находившие себе развлечение в самой толкотне. Среди них молодые девушки с букетами цветов и курортники, которые либо подоспели с пляжа, либо не меняли свой легкий костюм в течение всего дня. Вид их в каком-нибудь прокуроре 1910 года вызвал бы ярость преследования. Они проходили мимо в похожих на рубашку или пижаму одеяниях, некоторые даже в бикини, другие в шортах, едва заслуживающих этого названия, поскольку укорачивать на ногах было больше нечего. Прежде считалось кошмаром вдруг оказаться чьим-то злым колдовством почти раздетым в людской толпе. Но сегодня это больше никого не смущает. Было бы прекрасно, если бы здесь в качестве образцов физического совершенства шествовали обнаженные боги.

Удивительна противоположность между неряшливым облачением и совершенством оптического снаряжения. За искусные автоматы, которые почти каждый из этих легко одетых людей таскал у себя на груди или у бедра, он выложил, вероятно, в сто раз больше, чем за свой текстиль. Аморфный коллектив развивает органы необычной прецизионности и драгоценности. К тому же существует опасение, что однажды все закончится кристаллизацией.